0
(0)

Талант … [Фета] … способен во всей силе проявиться только в уловле-
нии мимолетных впечатлений от тихих явлений при роды …
Добролюбов
Вступление
При своем вступлении на литературное поприще Фет (Афанасий
Афанасьевич Шеншин, 1820-1892) благосклонно был встречен как
публикой, так и критикой, которая признала за ним несомненное позти-
ческое дарование. Его стихи напоминали лирические стихотворения Гете,
а в то время, в эпоху 40-х годов, восторгаться Гете и Гегелем считалось
обязательным для всякого образованного человека. Но в 60-х годах об-
стоятельства русской жизни вызвали новые вопросы. В русской литера-
туре на первый план поставлены были вопросы об освобождении личности
от произвола и насилия. Что не содействовало прямо освободительному
движению, то вызывало насмешки и пренебрежение. Поэзия Фета, не
затрагивающая общественных мотивов, вызвала неприязненное чувство.
Фета стали пародировать, смеялись над безыдейностью и бедностью
мотивов его стихотворений и высказывали сомнение в его поэтическом
даровании. Такое придирчивое отношение к поэзии Фета не имеет серь-
езных оснований. Произведение искусства не теряет своего назначения,
если содержание его взято не из современной действительности, а из
древнего мира. Мелодия, услаждающая сердце, не менее дорога челове-
ку, хотя она ничего не говорит ему о современности. Гете считался и счи-
тается великим поэтом, хотя он не увлекался своей современностью, а
устремлял взоры свои только в вечные свойства природы, в вечные на-
чала души человеческой. Отсюда ясно, что отрицать присутствие у Фета
поэтического таланта на том основании, что он не затрагивал современ-
ных вопросов, нет никакого основания.
По И. Глебову
Афанасий Афанасьевич Фет является исключительно лириком.
Поэзия его проникнута светлым, жизнерадостным настроением, отли-
чается юношеской свежестью и полнотою чувства. Тоска, страдание,
внутренний разлад чужды ему, и только тихая, светлая грусть звучит
иногда в его стихах. Красота, поэзия и радость жизни — вот постоянный
источник вдохновения Фета. Мрачная, трагическая сторона ее, не ме-
нее доступная позтическому восприятию и обработке, остается вне
сферы его творчества, и в этом, конечно, заключается его односторон-
ность. Влюбленный, как художник, в красоту жизни, Фет умеет находить
ее во всех явлениях действительности, даже самых обыденных. Всякая
мелочь получает у Фета неожиданное поэтическое значение, и с за-
4

мечательным искусством соэдает он из таких тонко подмеченных ме-
лочей целую живую картину. Прекрасным при мерам этой способности
Фета может послужить одно из ранних его стихотворений «Деревня»:
Люблю я приют ваш печальный И по полу резвую кошку
И вечер деревни глухой, В прыжках за проворным клубком;
И за лесом благовест дальный, Прощанье смолкающих пташек,
И кровлю, и крест золотой. И месяца бледный восход
Люблю я немятого луга Дрожанье фарфоровых чашек,
К окну подползающий пар, И речи замедленный ход;
И тихого, тесного круга И собственной выдумки сказки,
Не раз долитой самовар. Прохлады вечерней струю
На столике близко к окошку, И вас, любопытные глазки,
Корзину с узорным чулком, Живую награду мою.
Баратынский выразился однажды, что сущность поэзии заключа-
ется в полноте ощущения текущей минуты. Это определение как нельзя
более подходит к поэзии Фета. Уже давно критики прозвали его «по-
этом мгновенья». Действительно, как никто другой, Фетумел улавли-
вать и передавать те мимолетные, неуловимые, часто смутные
ощущения, которые постоянно сменяют друг друга в душе человека, не
доходя до ясного сознания. Он сам считал эту способность — характер-
ной чертой истинного поэта:
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неяоный запах …
Но изображение этих смутных и сложных душевных состояний пред-
ставляет громадные трудности для лирического поэта. Можно сказать,
что поэзия Фета обыкновенно стоит на границе невыразимого. Отсюда —
невозможность строго логического анализа и пересказа очень многих его лирических стихотворений. Одним порывом крылатого вдохновения переносится он от одной мысли к другой, от одного образа к другому, не имеющему, на первый взгляд, ничего общего: пыль, поднятая скачущим вдали всадником, напоминает ему отсутствующего друга; тень от вертя-
щегося надлампой кружка вызывает в его воображении картину осен-
него отлета грачей; из потускневшего пепла камина, чудится ему,
выступают какие-то «неразгаданные лица», — и в памяти поэта-
Встает ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжет душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль! ..
Но эти логические скачки, несмотря на их кажущуюся несообраз-
насть, тем не менее, основаны на внутренней психологической эако-
номернасти и потому понятны нам, понятны не столько уму, сколько
чувству. Даже тогда, когда поэт иэображает смутный лихорадочный
бред, как, например, в стихотворении: «Полуночные образы реют … », или уносит нас в причудливо-волшебное царство мечты (<<Фантазия»), мы легко входим в его настроение, сживаемся с ним, оно кажется нам знакомым и понятным. Никто из русских поэтов не умел так ясно говорить намеками, как Фет, пробуждая одним словом, одним образом целую вереницу чувств и грез в душе читателя. Этой богатой выразительностью поэзия Фета более всего обязана присущей ей внутренней музыкальности. Недаром сам поэт назвал целый отдел своих стихов «мелодиями». Музыкальная мелодия вообще составляет привходящий элемент почти каждого из его стихотворений, которые поэтому отличаются особенной певучестью: большое число их положено на музыку лучшими русскими композиторами (Чайковским, Римским-Корсаковым, Аренским). Можно даже сказать, что поэзия Фета богата не столько пластическими, сколько музыкальными образами, которые часто дополняют то, что не может быть выражено словом, и вернее всего передают настроение, вложенное в них поэтом (<<Серенада», «Спи, еще зарею … », «Певице», «Я тебе ничего не скажу … », «Благовонная ночь, благодатная ночь … », «На стоге сена ночью южной … »).

Афанасий Афанасьевич Фет был сыном весьма зажиточного помещика Орловской губернии Шеншина. Фамилия Фет была присвоена ему
как литературный псевдоним. (Это была девическая фамилия его мате-
ри). Поэт родился в 1820 г. После первоначального обучения дома он
получил среднее образование сначала в одном из образцовых заведений
Остзейского края, потом в пансионе Погодина в Москве. Затем Афана-
сий Афанасьевич поступил в Московский университет, где и окончил
курс по филологическому факультету 24 лет от роду. По окончании кур-
са Фет, по обычаю дворян, поступил на военную службу: сначала в Орден-
ский кирасирский, а потом в лейб-уланский полк. После 1860 г. он
поселился в Орловской, потом в Курской губерниях, где занимался сельским хозяйством, служил по земству, посвящая немалую часть своего времени и литературным занятиям. Так, вдали от шумной столичной жизни, прожил он в течение 32 лет. В 1892 г., 72 лет от роду Фет скончался.
Сущность поззии А. А. Фета вполне передает цитата из статьи Побролюбова «Темное царство», согласно которой это не что иное, как чуткий отклик души на различные, подчас мимолетные, впечатления жизни, но отклик глубоко поэтический, возводящий эти впечатления «в перл создания». Сам поэт в стихотворении «Муза» так определяет сущность своего таланта:

.. Лод дымкою ревнивой покрывала
Мне Музу молодость иную указала:
Отягощала прядь душистая волос
Головкудивную узлом тяжелых кос;
Цветы последние в руке ее дрожали;
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез,
Невысказанных мук, и непонятных слез.
Но и эта скорбь, и эти слезы не являются в поэзии Фета тяжелыми, гнетущими. Даже грустные его песни проникнуты какою-то молодою, полною сил верою в жизнь, жаждою этой жизни, все они оканчиваются светлым жизнерадостным аккордом, и это сильно сближает музу Фета
с музою другого нашего великого поэта, с музою Пушкина. Вот стихотворение, от которого веет чисто пушкинским духом:
Нет, я не изменил. До старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви.
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
Еще горит в моей крови.
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой, —
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю;
И нежности былой я слышу дуновенье
И, содрогаясь, я пою.
Что же такое поэзия? какая роль ее в жизни людей? Чему должны
быть посвящены вдохновенные песни поэта?
Фет отвечает на эти вопросы так:
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов,
Тоскливый сон прервать единым звуком.
Упиться вдруг неведомым, родным,
Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,
Чужое вмиг почувствовать своим.
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец-
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак, и венец!
По М. Быстрову
Афанасий Афанасиевич Фет-Шеншин — поэт исключительно ли-
рический, не имевший по собственному признанию, «ни драматичес-
кой, ни эпической жилки», он был в своей лирике необычайно далек от
всего того, что занимало его жизнь как богатого помещика. Фамилию
Фет, доставшуюся от матери, ему пришлось принять в школе и лишь
много лет спустя родовая дворянская фамилия Шеншина была офици-
ально возвращена писателю, уже успевшему получить известность под
именем Фета. Таким образом, его отец, ненавидевший литературу, был
избавлен от огорчения видеть свою фамилию на страницах книги.
Вырос Фет в типичной барской обстановке дореформенной России.
Он вспоминает, что в доме было «едва ли не дюжина лакеев». Отец его
кичился своим уланским мундиром и был счастлив, когда сын поступил в
каваперийский гвардейский полк. Но когда молодой поэт познакомился
с Тургеневым, отец-Шеншин был возмущен и частью напуган: Тургенев
был неблагонадежным, поднадзорным человеком. Автор «Записок охот-
ника», в свою очередь, был «огорошен» изъявлением мнения Фета, что
«выше положения российского дворянина и не только выше, но благо-
роднее и прекраснее ум человеческий придумать ничего не может».
Дпя Фета не подпежит сомнению патриархально близкая связь между
помещиками и крестьянами. Он сравнивает крестьян с детьми, которые
из-под теплого родительского крова уходят в школу и радуются только
перемене места, а не разлуке со своими опекунами и кормильцами. По-
добно многим нечистокровно русским людям, Фет постоянно превозно-
сил Россию перед Европой и выставлял себя большим патриотом, но
вместе с тем на русский народ смотрел очень пессимистически.
В особенности нетерпимо стал относиться он и к народу, и к пере-
довой интеллигенции, когда в начале 70-х годов получил право на ро-
довую отцовскую фамилию Шеншина. Напрасно Тургенев писал ему,
что как Фет он «имел имя, а как Шеншин имеет только фамилию».
По В.Максимову, С. Золотареву
В своей поэзии Фет является, с одной стороны, певцом душевных
настроений и чувств, лириком, с другой — строгим и правдивым худож-
ником при роды. Как лирик, он в передаче душевных настроений совер-
шал чудеса со стихом и словами, приближая их к музыке (целый отдел
стихов справедпиво назван «Мелодии»). Как художник природы, он об-
ладал наблюдательностью, зоркостью, умением схватывать и запечат-
левать в стихе краски, запахи, характерные детали из жизни природы; в
этом искусств-е Фета не превзойдет ни один русский лирик. Он внес в
свою лирику множество новых образов и умел достигать сочетанием
слов иллюзии той свежести, красоты и благоухания, которые дарит нам
8

живая природа. Легкими намеками, неожиданными сочетаниями об-
разов поэт рождает в душе то настроение, которое звучало в нем самом,
как некая музыка, томящая душу. Поэт совершенно отверг обычную ло-
гику и обычные литературные формы для передачи переживании. В
формах принятых, установленных, можно рассказать о том, что уже на-
ходило себе выражение в литературных произведениях, для чего со-
здался как бы трафарет; или же в обычных формах выражений можно
передать что-либо отчетливо осознанное, реальное, простое. Но как в
обыденных сочетаниях слов передать те нежные, воздушные веяния,
которые живут в чуткой душе позта невыразимой музыкой сильных и
страстных чувств? Вот почему поэт восклицает:
О, если б без слова
Сказаться душой было можно!
А в одном из стихотворений по поводу того же бессилия «сказать-
ся» обычными словами, он говорит:
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
Задачей п
оэта является передача не мыслей и идей, для которых можно найти более или менее точные выражения, а ощущений и чувств. И в технике стиха Фета отражается это стремление передать неуловимое и воздушное в явлениях душевного мира. «Лишь у тебя, обращается
он к поэту,-
.. Крылатый сердца звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясныа запах …
И в своих «мелодиях», и вообще в лирике настроений Фет отличается именно таким мастерством передать нечто воздушное и неуловимое, подобное радужной бабочке, которую описывает поэт:
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
. Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот-дышу!
Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот, вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу!
Эта сверкающая бабочка, которой лишь на мгновенье можно полюбоваться, есть образ фетовской лирики настроений. Поэт закреп-

ляет то, что мимолетно, то, что лишь на мгновенье блеснуло и исчезло,
— жизнь мгновения он делает содержанием своих строк, за что и про-
зван «поэтом мгновения». Поэтому его стихотворения являются как бы
поэтическими кусочками, осколками жизни, передающими красоту
того или иного мгновения жизни (<<Благовонная ночь, благодатная ночь …
», «Звезды», «Спи, еще зарею … », «На стоге сена ночью южной … », «Ше-
пот, робкое дыханье … », «Молчали листья, звезды рдели … » и др.).
По Н. Кадмину

Фет — самый беспечный и аристократический из поэтов. В его по-
эзии нет напряженности и глубокой сосредоточенности тютчевского сти-
ха. Его лирика — радостное и светлое настроение верующего. Он смотрит
легко и без страдания на бесконечное разнообразие мира, как верую-
щий, для которого ясно присутствие Бога во всем. Он без труда созерца-
ет весь мир прекрасным. Он наполняет счастьем и радостью все
попадающее в поле его зрения, преобразуя каждое явление в прекрас-
ное. «Для него, — по выражению Н.Н. Страхова, — внешний мир есть только
повод к поззии». «Больше всего, — замечает тот же критик, — у Фета
поразительна именно та легкость, с которою он подымается в область
поэзии. Эта область у него граничит, по-видимому, с самыми обыденны-
ми предметами и мыслями. Обыкновенно он не воспевает жарких чувств,
отчаянья, восторга, высоких мыслей, — всего того, что считается почти
непременной принадлежностью поэзии. Нет, он очень часто останавли-
вается на чем-нибудь самом простом, на первой встретившейся картине
природы, на переменах дня и ночи, на дожде и снеге или же на самом
простом движении мысли и чувства и вдруг магическим стихом он пре-
ображает все это в яркую красоту, в чистое золото поээии. В этом отно-
шении он — величайший чародей, несравненный поэт; чтобы отделиться
от земли, ему не нужно никакого прыжка, почти вовсе не нужно усилия».
Это светлое настроение, эта аристократическая беспечность, окра-
шивающая неприглядную действительность в радужные цвета, родились
в той усадебной обстановке, где черпал свои детские впечатления Фет.
Обстановка, окружавшая детство поэта, была отмечена довольством,
уютностью и праздностью, столь типичными для барства, жившего да-
ровым трудом рабов. «За исключением свечей и говядины, — расска-
зывает поэт, — да небольшого количества бакалейных товаров, все,
начиная с сукна, полотна и столового белья и кончая всевозможной
съестной провизией, было или домашним производством или сбором с
крестьян». Обширный штат дворовой прислуги; обилие поваров, так как
«литературные интересы в то время далеко затмевались кулинарны-
ми»; «говорливый сонм горничных», с раннего утра делившихся свежи-
ми новостями; многочисленный круг помещиков-соседей и богатой

10
родни и многое другое — все эти неизбежные элементы помещичьего
быта составляют основу детских впечатлений поэта. Образованием бу-
дущего поэта занимались мало; у него не было гувернеров, и первыми
сведениями в грамоте, как русской, так и немецкой, он обязан своей
матери и наемному семинаристу-учителю.
С детства Фет обнаружил любовь к стихам и сам предавался сочи-
нительству как немецких, так и русских стихов. Огромное впечатление
произвели на него случайно попавшиеся ему пушкинские поэмы «Бах-
чисарайский фонтан» и «Кавказский пленник».
Безмятежно и беспечально протекало детство того, кому предстояло
создать светлые и радостные песни о красоте и гармонии, разпитых в мире.
Когда будущему поэту исполнилось 14 лет, отец отвез его в Верро,
в пансион Крюммера, где мальчик изучал латинский язык, математику
и физику. Череэ три года отец неожиданно взял его из пансиона, «чтобы не оставлять его в таком отдалении от родных», отвез в Москву и поместил у известного историка профессора Погоди на для подготовки к университету. Воспоминания Фета об университетских годах и впоследствии о военной службе ярко обрисовывают его личность. Из университетских профессоров он интересовался только теми, лекции которых имели то или иное отношение к поэзии.
Полное безразличие и безучастие к вопросам общественным, склонность к комфорту и жизненным удовольствиям свидетельствуют о том, что только среди не задетых трагическими сторонами тогдашней действительности мог явиться «природы праздный соглядатай», в душе
которого «шепот, робкое дыханье, трели соловья» заглушали все стоны и муки, доносившиеся с разных концов обширного отечества.
Лучшие черты Фета — его простодушная откровенность, отсутствие претенциозности, искреннее признание, что жизнь, в его глазах, это — красивое веселье в кругутоварищей и остроумные беседы. Своими стихами он будто хотел помочь приятелям еще полнее вдыхать жизнь, еще
глубже наслаждаться красотами природы и радостями, рассыпанными на их пути. Счастливая, но неглубокая натура, он принимал жизнь такой, какой видел ее и искал красоты в ее пределах. Все, что требовало глубокого и вдумчивого отношения или большого напряжения воли, не привлекало Фета. Он проходит мимо фактов, которые, казалось бы, не могли не задеть, не остановить внимания чуткого человека. В нем жило не два существа — человек и поэт — а одно, оставшееся верным себе и в жизни, и в поэзии. Он был «праздным соглядатаем». Сам он не раз признается в своих «Воспоминаниях», что «ко всем возможным направлениям он был совершенно равнодушен» и «никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо помимо красоты».
в поээии романтиэма Фет занимает совершенно особое место.
Больше всего он ценит то, что приносит душе сладость и счастье; заб-
вение печального и отталкивающего. Для Фета общение с высшим ми-
ром — это, прежде всего, равнодушие к «скорбной драме нашего
временного бытия».
Как мы живем, так мы поем и славим,
И так живем, что нам нельзя не петь!
Никто иэ поэтов романтического склада не заявил так откровенно,
как Фет, что истинное позтическое творчество, истинное общение с
небом доступны только тем, кто освободился от оков жестокой дей-
ствительности, от тяжелой борьбы за существование. Никто с таким
аристократическим самодовольством не делил человечество на избран-
ных и низких. Благодать свыше нисходиттолько на тех, кто свободен от
«блеска жизни дольной».
В движеньи, в блеске жизни дольной
Не сходит свыше благодать:
Нельзя в смятенности неволь ной
Красы небесной созерцать.
Нельзя с безбрежностью творенья
В чаду отыскивать родства,
И ночь и мрак уединенья-
Единый путь до божества.
Эти два настроения — аристократическая беспечность и пренебре-
жение ко всему, что мешает этои беспечности, красной нитью проходят
через поэзию Фета. Он не борется с прозой жизни, с массами, с озлоб-
лением и ненавистью обездоленных. Он просто не замечает их или про-
ходит мимо них, даже как будто сознавая, что во всем зтом много
тяжелого и ужасного. Но все это не заслуживает внимания и усилия
«избранных», потому что их дело — единственно нужное дело, и не может
проза жизни остановить этого дела, не может уничтожить призрачный
мир, который принадлежит позтам. У Фета — зто мир пестрых красок,
ласкающих и веселящих взор, мир, лишенный содержания, почти не
связанный с миром явлений. Он порхает в этом мире; оттого его стихи
так музыкальны, его поэзия так легко усвояется. Он беэ труда переле-
тает в потусторонний мир и чувствует себя там радостно и свободно.
И так прозрачна огней бесконечность
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое у;знаю, солнце мира.
Он радуется просветам в вечность и не стремится, подобно Тютче-
ву, изведать всю ее глубину. «Природы праздный соглядатай», он до-
12

вольствуется, если ему удается «стихии чуждой запредельной хоть кап-
лю зачерпнуты). Его вдохновение — «стрельчатая ласточка над вечеря-
ющим прудом». Он любит «не зримое и беэвестное», где «первый
аромат». Где можно скрыться в «пышной неге».
Аристократическая беспечность навеяла ему его представление о
мире как о вечном ликующем празднике. В одном из стихотворений,
обращенных к Музе, он говорит:
Пленительные сны лелея наяву,
Своей божественною властью
Я к наслаждению высокому зову
И к человеческому счастью.
Его муза посылает ночам его бессонным сладость «блаженных снов
и славы и любви». Он любит ее больше всего за то, что она помогает
забыть «житейское волненье». Он не хочет «широкого венца», его муза
не пленяла его «рассказом о щитах, героях и конях». Иную музу указала
ему молодость:
Цветы последние в руках ее дрожали;
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез,
Невысказанных мук и непонятных слез.
Какой-то негою томительной волнуем,
Я слушал, как слова встречались с поцелуем,
И долго без нее душа была больна
И несказанного стремления полна.
Его муза равнодушна к жизни и интересам масс, но иногда это равнодушие переходит в гордое презрение и вражду. Заботливо храня ее свободу, он не зовет к ней «непосвященных» и не оскверняет ее речей в угоду их «рабскому буйству». Она — «нетленная богиня», «в венце из
звезд», «незримая земле, заветная святыня». Она должна жить «в тени, вдали от света», ее не должна смущать «печальная пора», когда «гетера
гонит площадная царицу мысли и труда». Он верит, что «земному в не-
бесный чертог не дано ничему достигать».
По П. Когану
По содержанию своему оригинальная поэтика Шеншина может быть подразделена на лирику настроений:
1 ) любовных,
2) при родных,
3) философских,
4) социальных.
Как певец женщины и любви к ней,
Фет может быть назван славянским Гейне; это — Гейне незлобивый, без социальной иронии и без мировой скорби, но столь же тонкий и нервный, и даже еще более нежный. Если Фет часто говорит в своих стихах о «благоуханном круге», окружающем женщину, то и его любовная
лирика -тесная область благоуханной идеалистической красоты; труд-
но вообразить себе более рыцарственно-нежное поклонение пред жен-
щиной, чем в стихах у Фета. Когда он говорит усталой красавице (в
стихотворении «На двойном стекле узоры … » ): «Ты хитрила, ты скрыва-
ла, ты была умна; ты давно не отдыхала, ты утомлена. Полон нежного
волненья, сладостной мечты, буду ждать успокоенья чистой красоты»;
когда он, видя влюбленную чету, чувства которой не по,цдаются выра-
жению, с живейшим волнением восклицает (в стихотворении «Она —
ему образ мгновенный … »): «Да кто зто знает, да кто это выскажет им?»;
когда трубадур поет с бодрым весельем утреннюю серенаду: «Я пришел
к тебе с приветом … » и с тихою нежностью вечернюю серенаду «Тихо
вечер догорает»; когда он с истеричностью страстно влюбленного за-
являет своей возлюбленной (в стихотворении «О, не зови! Страстей твоих
так ЗВОНОК … »), что ей не надо звать его словами: «И не зови — но песню
наудачу любви запой; на первый звук я, как дитя, заплачу — и за тобой»;
когда он зажигает пред женщиной свои вечерние огни «коленопрекло-
ненный и красотою умиленный» (стихотворение «Полонскому» ); когда
он же в стихотворении (<<Если радует утро тебя … ») просит деву: «подари
эту розу поэту» и обещает ей в обмен вечно душистые стихи (кв стихе
умиленном найдешь зту вечно душистую розу»); возможно ли тогда не
восхищаться этой любовной лирикой, и не готова ли повторить, читая
Фета, благодарная русская женщина восклицание Евы в «Нюрнбергс-
ких мейстензингерах» Р. Вагнера, увенчивающей лаврами своего тру-
бадура, Вальтера: «Никто, кроме тебя, не может домогаться любви с
таким обаянием». Удачных, любовно-лирических стихотворений у Шен-
шина очень много; их можно считать чуть ли не десятками.
Большой знаток и ценитель при роды вообще и русской в особен-
ности, Фет создал целый ряд шедевров и в сфере лирики при родных
настроений; эту лирику у него надо искать под рубриками: «Весна. Лето.
Осень. Снега. Море». Кому неизвестны стихотворения: «Печальная бе-
реза у моего окна … », «Теплый ветер тихо веет, жизнью свежей дышит
степь … », «Светало. Ветер гнул упругое стекло». А сколько еще у Фета
подобных, но менее известных стихотворений! Природу он любил во
всей ее совокупности, не только пейзаж, но и царство растительное и
животное во всех деталях; поэтому у него так хороши стихотворения
«Первый ландыш», «Кукушка» и «Рыбка» (<<Тепло на солнышке» — из-
вестно по хрестоматиям).
Разнообразие природных настроений у Фета поразительно; ему
одинаково удаются и осенние картинки, например, «Хандра» с ее зак-
лючительными стихами: «Наддымящимся стаканом остывающего чаю,
слава Богу, понемногу, будто вечер, засыпаю», и весенние, например,
14

«Весна на дворе». В области зтого рода лирики Фет стоит наравне с
Тютчевым, этим русским пантеистом или, точнее, панпсихистом, оду-
хотворяющим при роду.
3аметно ниже Тютчева Фет в своих лирических стихотворениях,
посвященных философски-религиозной лирике. Таковы стихотворе-
ния «На корабле» (1857 г.], «Кому венец: богине ль красоты … » (1865
г.], «Не тем, Господь, могуч, непостижим … » (1879 г.), «Когда божествен-
ный бежал людских речей … » (1883 г.), «Я потрясен, когда кругом»
(1885 г.) и т. д.
Для поэтики Фета между ним и Лермонтовым характерно следую-
щее различие: в стихотворении «На воздушном океане … » (в «Демоне»)
Лермонтов воспевает байроническое бесстрастие небесных светил, в
стихотворении же «Молятся звезды» (в «Вечерних огнях») Фет воспе-
вает кроткое христиански-религиозное сострадание звезд к людям
(<<Слезы в алмазном трепещут их взоре — все же безмолвно горят их
молитвы»); у Лермонтова есть мировая скорбь, у Фета — лишь мировая
любовь. Эта мировая любовь Фета, однако, не глубока, ибо она не в си-
лах объять человечество и современное Шеншину русское общество,
волновавшееся в 1860-е годы широкими, до известной степени об-
щечеловеческими вопросами.
Особое, не очень значительное место в литературной деятельности
Шеншина занимают его многочисленные переводы. Они отличаются
дословностью, но слог их значительно напряженнее, искусственнее и
неправильнее, чем в оригинальной лирике Фета. Он упустил из виду
основной прием лучшего из русских стихотворных переводчиков, Жу-
ковского: переводить мысль, а не выражения подлинника, заменяя зти
выражения равносильными, но составленными в духе русского языка.
Жуковский этим приемом достигал легкости и грации своего пере-
водного стиха, почти не нуждавшегося в комментариях, которыми Фет
слишком уж обильно уснащает свои переводы античных классиков. Тем
не менее, зто все-таки лучшие стихотворные переводы из всех других,
имеющихся на русском литературном рынке и посвященных истолко-
ванию тех же авторов. Особенно известны фетовские переводы Г ора-
ция, которого Фет переводил, видимо, смакуя эпикурейскую поэзию
античного лирика-помещика и мысленно проводя параллели между
идиллическим благодушничаньем Горация и собственным деревенс-
ким житьем-бытьем. Обладая отличным знанием немецкого языка, Фет
очень успешно перевел Шопенгаузра и «Фауста» Гете. В итоге лучшая
часть оригинальной лирики Фета обеспечивает за ним весьма видное
место не только в русской, но и в западноевропейской поззии XIX в.
По В. Чешихину

0 / 5. 0

.