Образ Швабрина

«Молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно не красивым», «волосы» его были «черны, как смолы). Служил в гвардии, но за дуэль «пятый год, как переведен» в Белогорскую крепость. Изьяснялся по-французски. имел у себя «несколько французских книг». «Очень не глуп», а по словам Марьи Ивановны, «умный». По словам Гринева, «один в крепости мог оценить произведения стихотворца». Василиса Егоровна утверждала, что Швабрин «в Господа Бога не верует» и «за душегубство» был выслан из гвардии. — Я не охотник до Швабрина, говорил Иван Игнатьевич. Маше он был «очень противен» — «Проворен, нечего сказать» отзывалась о Швабрине попадья, а генерал Р. позднее звал его «превеликий Shelm» и грозился расстрелять Швабрина «на парапете крепости». Швабрина «сказнить не беда!» говорил также и Белобородов. 3урин считал его одним «из главных преступников». «Насмешник!» отзывалась о Швабрине Марья Ивановна. Гринев называл его «дерзким злоязычником», способным на «обдуманную клевету». В клевете на Марью Ивановну он вымещал «досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви», донес старику Гриневу о поведении сына. так как «имел выгоду в доносе. вследствие которого могло быть удаление» Гринева «из крепости и разрыв с комендантским семейством»; обнаруживал «бесстыдство в разговоре с Гриневым при посторонних, хотя никто, кроме Гринева, и не понял его грубых обиняков». — «Мы было поспорили довольно крупно с Петром Андреевичем» Гриневым «за сущую безделицу: за песенку, Василиса Егоровна». — «Петр Андреевич сочинил недавно песню и сегодня запел ее при мне, а я затянул мою любимую: Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь. Вышла разладица. Петр Андреевич было и рассердился, но потом рассудил, что всяк волен петь, что кому угодно. Тем дело и кончилось». На упреки Василисы Егоровны за поединок «сказал ей хладнокровно»: «При всем моем уважении к вам, не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Предоставьте зто Ивану Кузьмичу; это его дело». «Извините меня, — сказал Швабрин Гриневу, — что я без церемонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем приезде; желание увидеть, наконец, человеческое лицо, так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймете, когда проживете здесь несколько времени». «Разговор Швабрина был остер и занимателен»; «с большой веселостью описал» он Гриневу «семейство коменданта»: «Капитанскую дочку описал совершенной дурочкой». Уверял, что «по опыту» знает нрав Марьи Ивановны и советовал Гриневу послушаться «дружеского» слова: — «Коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками». «Ежели ты хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег». Утверждал, «что стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузьмичу графинчик водки перед обедом». Об Иване Игнатьиче «выдумал, будто бы он был в непозволительной связн с Василисой Егоровной», «что не имело и тени правдоподобия». Но Швабрин «об этом не беспокоился». Самого Гринева называл «самолюбивым стихотворцем» и «Дон-Кихотом Белогорским». Прослушав «песню» Гринева, объявил ему, что «песня не хороша»; назвал его «самолюбивым стихотворцем» и утверждал, что стихи Гринева «достойны учителя» его — «Василия Кириллыча Тредьяковского и очень напоминаютему его любовные куплетцы». — А кто эта Маша, перед которой ты изъяснялся в нежной страсти и любовной напасти. Уж не Марья ли Ивановна? спросил Швабрин Гринева. Заметиив «взаимную склонность» Капитанской дочки и Гринева, «старался отвлечь их «друг от друга» и сообщил старику Гриневу о «поведении» его сына. Когда Гринев назвал Швабрина мерзавцем, Швабрин переменился в лице». — «Это тебе так не пройдет, сказал он, стиснув Гриневу руки, вы мне дадите сатисфакцию». «Зачем нам секунданты», ответил Швабрин Гриневу: «без них обойдемся». «Вы своей кровью будете отвечать за вашу дерзость. Но за нами, вероятно, станут присматриваться. Несколько дней нам должно будет притворяться», говорит Швабрин Гриневу, после того, как их дуэль была предупреждена. «Зачем откладывать? — однажды сказал Швабрин. — За нами не смотрят, сойдем к реке. Там никто нам не помешает». На вопрос Гринева о бунте Швабрин отвечал: «Бог знает, посмотрим, важного покамест еще ничего не вижу. Если же … » Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию. Перед приступом Швабрин «стоял» на валу и «пристально гдядел на неприятеля». После взятия крепости, «среди мятежных старшин стоял Швабрин, он был острижен «в кружок и в казацком кафтане и отрастил себе бороду». При въезде Пугачева, Швабрин «встретил его на крыльце. Он помог ему вылезть из кибитки и «в подлых выражениях изъявлял свою радость и усердие». «Трусил» перед Пугачевым. Когда Пугачев вместе с Гриневым приехали в крепость освободить Марью Ивановну, Швабрин «казался сам не свой». В ответ на угрозы Пугачева, «упал на колени». На допросе Швабрин был ужасно худ и бледен. Волосы его «совершенно поседели; длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения своим слабым, но смелым голосом». Марья Ивановна, к которой в сердце его «таипась искра любви» стала «невинным предметом ненависти» Швабрина. «Облеченный властью от самозванца в крепости, где оставалась девушка, Швабрин «принудил о. Герасима выдать ее ему, застращав  Пугачевым». Швабрин принуждал Марью Ивановну выйти за него замуж; говорил, «что спас ей жизнь» и обходился с нею «очень жестоко». По словам Марьи Ивановны, грозился: «коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею» и со мною-де то же будет, что с Лизаветой Хврловой». На вопрос Пугачева: «Скажи, братец, какую девушку ты держишь под караулом?», Швабрин побледнел, как мертвый. «Государь, — сказал Швабрин дрожащим голосом, — она не под караулом … она больна … она в светлице». «Государь, вы властны требовать от меня, что вам угодно, но не прикажите постороннему входить в спальню к жене моей», — ответил Швабрин. «У дверей светлицы Швабрин остановился и сказал прерывистым голосом: «Государь, предупреждаю вас, что она в белой горячке и третий день, как бредит без умолку». Когда попадья сказала Пугачеву, что Марья Ивановна ее племянница, Швабрин «так взглянул» на попадью, «как бы ножом насквозь», «однако не выдал» и «прикрыл обман Акулины Памфиловны». На суде имя Марьи Ивановны не было произнесено Швабриным, но когда Гринев явился на выручку невесты, Швабрин донес Пугачеву «в исступлении»: «Государь, я виноват, я вам солгал; но и Гринев вас обманывает. 3та девушка не племянница здешнего попа, она — дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости». После дузли Швабрин «изьявил глубокое сожаление о том, что случилось между ними»; признавался, что кругом виноват и просил Гринева забыть о прошедшем, но на суде «отворотился с выражением искренней злобы и притворной насмешливости». «Что, надумались ли вы? Сдаетесь ли добровольно в мои руки? Видите, через пять минут вас изжарят», кричал он, стоя у дверей амбара в имении Гриневых. Раненный стариком Гриневым, «одной рукой прижимал он раненный бок, лицо его изображало мучение и злобу. Он медленно поднял голову, взглянул на Гринева и произнес слабым и невнятным голосом: «Вешать его и всех, кроме нее». На суде показал, что Гринев «отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, чтобы передавать письменные известия обо всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить товарищей-изменников, чтобы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца». Выйдя из зала суда, Швабрин усмехнулся злобной усмешкой и, приподняв свои цепи, опередил Гринева «и ускорил свои шаги»