Образ Васьки Пепла

Васька Пепел, 28 лет. — Василий (греч. «царь, царский, царственный»), обращает на себя внимание тот факт, что в списке действующих лиц этот персонаж фигурирует не под полной, а под краткой формой имени — Васька. В словаре В.И.Даля можно найти нарицательное существительное васька со значением «мальчик, служка», которое М.Горький  вряд ли имел в виду. Более вероятным кажется соотнесение имени персонажа с распространенной кличкой для кота. По крайней мере, с этим толкованием можно соотнести два аспекта: усы, которые носит Пепел, и его функцию неразборчивого любовника. Нельзя исключать и чисто пародийного мотива: Пепел жалуется, что его с малолетства иначе никто не называл, как «вор Васька, воров сын Васька», что не может не напомнить знаменитое крыловское: «Кот Васька вор … » Кроме того, в сознании писателя имя Василий могло ассоциироваться с обобщенным наименованием человека «мужского пола» — точно так же, как имя Марья — женского.

Чрезвычайно интересно и значимо прозвище Пепел. В.И.Даль толкует лексическое значение этого слова как «изгарь, зола, все пережженное и перегорелое в прах». Думается, здесь кроется один из ключей к образу Васьки Пепла.

Легко заметить, что с образом грязи/тени/пепла/сгоревшего — чего-то темного, неясного, потерявшего форму — в сознании писателя прочно ассоциирована тема прошлого/былого, а кроме того — печали, отчаяния, скорби. Таким образом, Пепел можно соотнести с прозвищами типа Объедок». И все же нельзя забывать и о том, что пепел — продукт горения. И это во многом меняет суть дела. Хорошо известно, что одним из ведущих в творчестве М.Горького является образ горящего сердца, «душевной искры» (например, финал «Песни о Соколе»: « … капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!», легенду о Данко и др.), который всегда соотнесен с мотивами свободы, подвига любви, красоты и человечности.

Есть и еще один возможный источник прозвища Васьки — Священное Писание. Вообще в христианском искусстве пепел символизировал бренность человеческой жизни, а также покаяние», однако мотив покаяния, звучащий в сцене объяснения Васьки с Наташей в акте 3, трудно соотнести с христианской традицией вообще и православной в частности. «В совесть я не верю», — утверждает Васька. Другое дело, если обратиться к Книге  премудрости Соломоновой: «Сердце его — пепел, и надежда его ничтожнее земли, и жизнь его презреннее грязи; ибо он не познал Сотворившего его и вдунувшего в него деятельную душу и вдохнувшего в него дух жизни. Они считают жизнь нашу забавою и житие прибыльною торговлею, ибо говорят, что должно же откуда-либо извлекать прибыль, хотя бы и из зла» . В этом месте Священного Писания речь идет об изготовителях языческих кумиров — «суетных тружениках», делающих «суетных богов». Не беремся утверждать справедливости этой догадки, но нельзя не заметить, что очень многое из процитированного текста находит четкие соответствия в образе Васьки Пепла: «жизнь его презреннее грязи» («вор, воров сын»), он не только «не познал Сотворившего его и < … > вдохнувшего в него дух жизни», но даже не знает, существует ли Он. Наконец, Васька извлекает «прибыль из зла» — живет воровством … В конце концов Васька постоянно «творит» кумиров: вначале в качестве такого «суетного бога» его выступают Костылев и Василиса «Спросят: кто меня на воровство подбил и место указал? Мишка Костылев с женой!»), затем — Сатин (и даже Барон), на мнения которого ссылается «воров сын, потом — Лука, которому Васька не просто готов повиноваться, но уже повинуется … «И надежда его ничтожнее земли» … «Дно» оказывается сильнее — может, потому, что так никто и не назвал его иначе, как «вор, воров сын». Но даже в этом трагически страшном признании — « … Я, может быть, со зла вор-то … оттого я вор, что другим именем никто никогда не догадался назвать меня … » — на первом, решающем месте оказываются именно те, кто называли вором. Те, кому, ненавидя и презирая, Васька все-таки поклоняется …

Образ Васьки Пепла на протяжении всей пьесы связан с темой совести. «А куда они — честь, совесть? На ноги, вместо сапогов, не наденешь ни чести, ни совести … Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть … » — констатирует он в акте 1, лениво споря с Клещом  «В совесть я не верю … » — заявляет в 3 и продолжает: «Но — Я одно чувствую: надо жить иначе! Лучше надо жить! Надо так жить, чтобы самому себя можно мне было уважать …