4
(1)

Одной из самых ярких русских поэтесс была Марина Цветаева6. В мае 1922 года она уехала за границу к своему мужу Сергею Эфрону, бывшему офицеру Добровольческой Армии. Сначала они жили в Праге, потом скитались по Франции, а в 1939 году вернулись в Москву, чтобы, по словам самой Цветаевой, “дать сыну Георгию родину”. Эмигрантская судьба Цветаевой складывалась сложно, все проблемы эмигрантов она прочувствовала на себе, этому посвящен целый ряд ее стихов. Если в письмах и заметках Цветаева говорит в основном о материальных проблемах, то в стихах речь идет о духовных.

О ее поэзии так высказался ее принципиальный противник в эмигрантской критике: ”Содержание будто наше, а голос — ихний”. Вот что пишет Цветаева Анне Тесковой, ближайшей подруге: “Меня в Париже, за редкими, личными исключениями, ненавидят, пишут всякие гадости, всячески обходят и т.д. Ненавидят к присутствию в отсутствии, ибо нигде в общественных местах не бываю, ни на что ничем не отзываюсь. Пресса (газеты) сделали свое. Участие в Верстах, муж-евразиец и, вот в итоге, у меня комсомольские стихи и я на содержании у большевиков”. И сама же объясняет причину: “А от русских я отделена — своими стихами, которых не понимает, своим своемыслием, которое одними принимается за большевизм, другими — а монархизм иль анархизм,…,опять-таки — всей собой”.

Возвращение в Россию не представляется Цветаевой возможным: “Была бы я в России, все было бы иначе, но — России (звука) нет, есть буквы: СССР,— не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся”. Цветаева, великолепная поэтесса, писавшая изумительные, эмоциональные стихи, с огромным талантом и творческим потенциалом, не чувствует себя нужной кому-либо. Она не имеет ни возможности писать, ни вдохновения: ”В России я поэт без книг, здесь — поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно”.

Материальные проблемы, всеобщее непонимание и озлобление, тоска, одиночество приводят когда-то веселую, жизнерадостную, искреннюю женщину в состояние депрессии и замкнутости. Горечью и болью проникнуты ее слова: “Все меня выталкивает в Россию в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна”. Она задает вопросы и не может найти на них ответы:” Ехать в Россию?…Там мне не только заткнут рот непечатанием моих вещей — там мне их и писать не дадут. Словом, точное чувство: мне в современности места нет”. Эта безысходность и тоска чувствуется в ее стихах и чем дальше, тем глубже и острее.

Голодная зима 1921-22 годов, смерть старшей дочери, дистрофия младшей и самой Цветаевой, без вести пропавший муж, смерть друзей, вообще смерть, голод, море крови вокруг — все пережитое надломило Цветаеву, оставило глубокий след в ее душе. В это время поэтесса пишет одно из самых своих пронзительных стихотворений: ”Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..” Здесь отражена боль за все пережитое и перечувствованное, за поруганную честь России, за убитых и раненых, за без вести пропавших. У самой Цветаевой муж неизвестно где, она живет, уже не надеясь на его возвращение. Для Цветаевой, как и для матушки-Руси, все равны: для нее нет ни врагов — белых, ни врагов — красных. Перед смертью все равны, маму все называют одинаково: ”мама!”, и кровь у всех красного цвета.

Белым был — красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был — белым стал:

Смерть побелила.

И потому, что все мы одинаковые люди, еще больнее осознавать, что люди гибнут из-за придуманной ими же вражды.

Даже то, что нашелся ее муж, не вернуло ей былой жизнерадостности и оптимизма. За границу Цветаева уезжает с болью в сердце за себя, за близких, за Россию. Поэтесса прекрасно понимает, что заграница — не рай, что она теряет последнее, что остается от прежней России — русскую землю, природу, рябины. Рябину как символ Руси и дерево самой Цветаевой она не найдет ни в Чехии, ни в Англии, ни во Франции. В первых же эмигрантских стихах: “Спаси, Господи, дым…”, “В сиром воздухе, загробном…” (1922) Марина Цветаева сравнивает свой отъезд со смертью. В этом стихотворении чувствуется страшная тоска поэтессы по Родине: воздух за границей “сирый…загробный”, вокруг “морок”, будто “жизнь” ее “убили”, вынудив уехать.

Но, как мне кажется, она пока лишь предчувствует, как тяжела жизнь эмигранта, предчувствует, что придется ей испытать. Через год, в 1923 году, Цветаева с семьей ищет квартиру во Вшенорах, под Прагой. И тут она впервые сталкивается с реальными трудностями жизни на чужбине, трудностями общения и понимания чужих людей. Это отражено в стихотворении “Отрывок” (1923).

Цветаева в недоумении и растерянности — возможно ли жить здесь, жить так, хотя подсознательно она понимает, что эта жизнь среди “засад … немыслящихся домов” должна стать ее жизнью. Поэтому страх и “тайная робость” поселяются в ее душе: “а кто-нибудь здесь живет?”. Все стихотворение проникнуто чувством свершения страшного, неотвратимого и неизбежного.

В 1923 году, через полгода после приезда в Чехию, Цветаева пишет стихотворение “Эмигрант”, где бросает вызов и большевикам, и загранице. Поэтесса идеализирует эмигранта — человека, который смог вырваться из мира-“блудилища”, спасти свою душу. В стихотворении проявляется отторжение того, прошлого мира: “не слюбившись с вами, не сбившись с вами…” Эмигрант для Цветаевой — “виселиц не принявший”, здесь мы видим гордость за соотечественников, покинувших такую родину. Она возвышает эмиграцию и эмигранта — человека, который смог вырваться из толпы, стал выше ее: “избранный… Веги — выходец”.

Почти через десять лет в цикле “Стихи к сыну” Цветаева признает советскую власть, но признает лишь в СССР, не в России. России больше нет. Она — прах. Есть только страна, названная СССР.

Русь — прадедам, Россия — нам

Вам — …—

Призывное СССР.

Постепенно, примерно к 1925 году, к Цветаевой приходит понимание сущности эмиграции еще и как потери духовно близких людей, в первую очередь Бориса Пастернака. Они были знакомы давно, но ни ему, ни ей не дано было тогда предчувствовать, кем станут они друг для друга. Их сердечная привязанность родилась тогда, когда Цветаева была уже за границей. В стихотворении, посвященном Пастернаку, Цветаева так характеризует эту дружбу: “сплав вдохновений и сухожилий”, что-то такое, что можно только “расклеить, распаять,.. расслоить”. Цветаева лишилась равного себе — “орла-заговорщика”, и поэтому она ощущает себя сиротой в “трущобах земных широт”. Чтобы подчеркнуть непреодолимость разлуки, она разрывает слова дефисом:

Рас-стояние: версты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили…

Разлука эта совершенно бессмысленна, двое могли бы быть чем-то большим, чем каждый по отдельности, потому — “рассорили”, то есть рассыпали, как сор, и все это затем только,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли.

Цветаевой кажется, что за границей прошла целая вечность:

Который уж — ну который — март?!

Хотя речь может идти только о двух-трех годах…

В том же 1925 году написано стихотворение “Русской ржи от меня поклон…”. Помимо привычной уже ностальгии, тоски (“…беды и блажи на сердце…”), помимо понимания невозможности возвращения в Россию (“Дай мне руку — на весь тот свет!/ Здесь — мои обе заняты.”), появляется новая мысль о том, что беды — неотъемлемая часть судьбы России.

Ты, в погудке дождей и бед —

То ж, что Гомер — в гекзаметре.

Таким образом, революция становится одним из привычных российских несчастий, следовательно, не только родина оттолкнула от себя своих детей, но и они бросили ее в беде. То есть для Цветаевой моральное оправдание эмиграции оказывается под сомнением.

В письмах к Анне Тесковой все чаще возникают жалобы на безрадостность жизни за границей: “Почти с радостью вспоминаю свою службу в советской Москве… Здесь много людей, лиц, встреч, но все на поверхности, не затрагивая… Страшно не нравится жить”.

Больше чем когда-либо она чувствует разобщенность свою и духовно близких ей людей с заграничной средой. В стихотворении “Лучина” (1931) “…скушным и некрасивым нам кажется ваш Париж”. Не случайно это противопоставление “нам” — “ваш”. Эйфелева башня — символ Парижа — кажется стандартной, обычной, не нужной никому из эмигрантов. А ведь из России Париж Цветаевой казался сказочным и воздушным, далеким и прекрасным. С болью обращается она к Родине.

Россия моя, Россия,

Зачем так ярко горишь?

Итак, нравственная обоснованность эмиграции под сомнением, жизнь там — неприемлема, следовательно, надо принимать какое-то решение. Какое? Одни, как, например, Сергей Эфрон, стремились к возвращению в Россию, даже ценой сотрудничества с НКВД, другие окончательно ожесточились в своей ненависти к Советскому государству, как Иван Бунин и Зинаида Гиппиус. Были и те, кто похоронил Россию в своей душе и попробовал начать жить заново на другой родине, как Владимир Набоков. По словам Иванова-Разумника, “Родина имеет для нас смысл не географический, а духовный, “отечество” мы понимаем не внешне, а внутренне”.

Но Цветаева никогда не сливалась с эмигрантской массой, поэтому ее решение было нетипичным. К 1931 году относится стихотворение “Страна”. Привычный мотив невозможности возвращения домой изменился: не “буквы не раздвинутся”, а

Можно ли вернуться

В дом, который — срыт?

В этом стихотворении слышится мысль, впервые прозвучавшая у Лермонтова — о противопоставлении страны и государства: “…есть буквы: СССР…” и в то же время

…Той страны на карте —

Нет, в пространстве — нет.

Вернувшийся в СССР обречен:

Эдакому гостю… плотник —

Гроба не продаст!

Той, прежней России — “несчетных/ Верст, небесных царств”, России ее молодости —

Той России — нету.

Как и той меня.

В “Стихах к сыну” (1932) продолжается та же тема несовместимости “России — масс”, для которой Цветаева находит поразительный эпитет “на-Марс страна”, и России — ”праха”, ее России. Продолжается она, как в “Лучине”, противопоставлением “ваш — наш”, но здесь она противостоит своему собственному ребенку!

Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час,

Наш грех, наш крест, наш спор, наш —

Гнев…

Не только “землица стерлась в пыль”, но и время Цветаевой ушло: молодым — век, день, час — категории временные, ей — грех, крест, спор, гнев — только чувства, им — реальность, ей — ее отражение. “Мне в современности места нет…”

В стихотворении “Родина” (1932) Россия для Цветаевой — уже “чужбина”, “даль, прирожденная, как боль,/ Настолько родина и столь — / Рок,…”. Это последняя попытка подменить родину географическую — духовной: ”…распрь моих земля— /Гордыня, родина моя!”.

В 1934 году Цветаевой написано одно из самых известных стихотворений “Тоска по родине! Давно…” Здесь ностальгия такой силы, что она выражается через отталкивание родины:

Мне совершенно все равно —

Где совершенно одинокой

Быть…

Это стихотворение построено на доказательстве от противного. С первых строк Цветаева утверждает, что тоски по родине у нее нет, потому как не может быть. А не может ее быть, потому что для поэта родина — поэзия, а география не имеет значения. Не все ли равно, где находится

… дом, и не знающий, что — мой,

Как госпиталь или казарма.

Не все ли равно, среди каких лиц “ощетиниваться пленным львом”? Не все ли равно, на каком языке говорить, если ни на каком не понимают — так не все ли равно, где это происходит? Главная причина такого равнодушия в “единоличьи чувств”, и в том, что Цветаева — “…до всякого столетья”. Менее значимая причина — обида, то, “…что край … не уберег”. И теперь душа Цветаевой не принадлежит никакой стране.

…Даже самый зоркий сыщик

Вдоль всей души, всей — поперек!

Родимого пятна не сыщет.

И когда Цветаева, казалось бы, окончательно убеждает себя в том, что ей “все — равно”, “все — едино”, вспоминается куст рябины — символ родины, символ самой поэтессы. И выясняется: невозможно логически себя убедить в том, что не больно. Любовь к родине — как боль, как жизнь — свое возьмет.

Стихотворение “Рябину…” (1934) является итоговым для эмигрантской темы в творчестве Цветаевой. Если в стихотворении “Страна” смерть поэтессы предрешена, но еще не понятна для нее самой, то здесь она говорит об этом прямо:

Рябину

Рубили

Зорькою.

Рябина —

Судьбина

Горькая…

Рябина!

Судьбина

Русская.

В 1939 году Марина Цветаева следом за мужем вернулась в Россию. Возвращение к читателю длилось 17 лет. Так, как говорил Сергей Эфрон: “Обратно, Мариночка, можно только пешком — по шпалам — всю жизнь…” Это возвращение Наталья Ларцева назовет “зрячая пошла за слепыми”. Это возвращение стоило ей жизни.

 

4 / 5. 1

.