Природа в творчестве Гоголя

Существенную часть в творчестве Гоголя составляют описания природы. Обыкновенно Гоголь идеализирует природу Малороссии. Этого не следует понимать в том смысле, что он изображает ее чертами, в действительности ей не свойственными. Природа Малороссии на самом деле такова, какой ее изображает Гоголь, но только он рисует по преимуществу одни положительные, светлые черты, старательно затушевывая отрицательные, хотя они тоже заключаются в украинской природе.

Первый рассказ «Вечеров», «Сорочинская ярмарка», начинается великолепным описанием летнего дня в Малороссии. «Как упоителен, как раскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы когда полдень блещет в тишине и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих.

На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи.

Лениво и бездушно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото.

Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стоги сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало — река, в зеленых, гордо поднятых рамах … как полно сладострастия и неги малороссийское лето».

В приведенном описании бросается в глаза явная идеализация украинской при роды. Автор своим восклицанием как бы хотел выразить, что в летнем дне Украины ничего другого нет, кроме упоения и роскоши. Однако он упустил из виду то множество мух, комаров и оводов, которое так характерно для летнего дня всей России и Малороссии.

Эти насекомые, как известно, носятся целыми стаями, жалят не только животных, но и людей, так что летний день теряет значительно в своей упоительности и роскоши. Человек избегает показываться наружу днем и ждет с нетерпением вечерней прохлады. Гоголь, правда, упоминает о насекомых, но он переносит их только на огороды и при этом опять-таки идеализирует, говоря, что «изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами … ».

Совершенно упустил Гоголь В этом же описании и убийственный зной малороссийского летнего дня, который так расслабляет человека, ту страшную жажду, которую он вызывает у живых существ и вследствие чего впечатление получается не столь упоительное.

Далее автор в описании упускает из виду такую характерную сторону летнего дня, как пыль, которая тучами носится в воздухе, засыпает глаза, рот и уши и не дает ни человеку, ни животному свободно дышать и двигаться. Одного этого достаточно бы было, чтобы летний день потерял в описании добрую половину своей роскоши.

Автор, упоминая о пыли, значительно смягчил ужас представления о ней своим добродушным юмором. «Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин.

Ленивою рукою обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице, и к уроду, и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий».

Шутливым сравнением пыли с пудрой Гоголь невольно достигает того, что представление об ужасной пыли несколько сглаживается.

Эти патетические пассажи еще раз подчеркивают общую светлую тональность, свойственную повестям «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Конечно, можно найти в них и трагические ситуации, и образы мрачной природы. Но даже в страшных повестях («Вечер накануне Ивана Купала», «Страшная месть») обнаруживается больше поэзии красоты, чем трагизма.

Белинский считал одним из главных достоинств повестей Гоголя их лиризм: «Описывает ли он юную красоту — сколько упоения, восторга в его описании! Описывает ли он красоту своей родной, своей возлюбленной Малороссии — это сын, ласкающийся к обожаемой матери! Помните ли вы его описание безбрежных степей днепровских? Какая широкая размашистая кисть! Какой разгул чувства! Какая роскошь и простота в этом описании! Черт вас возьми, степи, как вы хороши у Гоголя!»- восклицает великий критик.

В «Вечерах» картины природы и веселой народной жизни, за которой пока не видно трудов и лишений, поражают своим красноречием.

Например, как нежно и страстно описывает автор украинскую ночь. «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее: с середины неба глядит месяц; необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее; горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно душен, и полон неги, и движет океан благоуханий.

Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и спокойны эти пруды; холод и мрак вод их, угрюмо заключён в темно-зеленые стены садов.

Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник, ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А на душе и необъятно и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь!

И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья; и чудится, что и месяц заслушался его посреди неба. Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще более, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие стены их. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят. Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин».

В описании вечных красот природы Гоголь является сыном юга, с любовью наслаждающимся ими.

В первой части «Вечеров» талант Гоголя, как живописателя природы, проявлялся с особенным блеском в «Майской ночи», во второй – в «Ночи перед Рождеством».

В «Майской ночи» невыразимое обаяние чувствуется в двух-трех предложениях, рисующих негу весеннего вечера. «Было то время, когда, утомленные дневными трудами и заботами, парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с унынием. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая все в неопределенность и даль». Здесь описание природы находится в прекрасной гармонии с внутренним миром человека.

Особенного совершенства достигает Гоголь в «Ночи перед Рождеством», где перед глазами ночь, дышится здоровым морозным воздухом и чувствуется во всех жилах веселье и бодрость.

«Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки, на шалости сам лукавый подталкивает сзади». Все это действительно как будто «живет и движется перед нами».
При изображении картин природы в «Вечерах» особенно ярко проявляется лирическое настроение Гоголя. Его знаменитые описания украинской ночи («Майская ночь») или Днепра («Страшная месть»), эти чудные картины, невольно поднимаются над землею подобно неуловимому идеалу.

Вот летний день. Неизмеримый голубой океан, который сладострастно сжимает в своих объятиях влюбленную землю; а на земле недвижно стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают на них целые живописные массы листьев: куда достигнут они, там прыщет золото; куда не проникнут, там лежит темная как ночь тень … Какие краски и какие контрасты!

А вот летняя ночь. Необъятный небесный свод, он горит и дышит; в этом необъятном своде движется океан благоуханий; под ним лежит земля, вся в серебряном свете, а на этом громадном море серебряного света лежит огромная тень полных мрака лесов … Какие могучие штрихи!

Или вот величественный Днепр. Днем это голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реющая по зеленому миру; никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в середину этого необъятного зеркала. Ночью это бесконечное темное лоно, в котором отдались разом все звезды, осыпавшиеся с Божьей ризы. В бурю это — водяные холмы, ударяющиеся о прибрежные горы, над которыми, горами же по нему ходят черные тучи …

А вот, наконец, гоголевская степь. Это опять зелено-золотой океан, по нем брызнули миллионы разных цветов, а над ним — тысячи птичьих голосов.

Читая эти описания, не столько видишь самые картины, сколько переживаешь какое-то чудное настроение. И невольно хочется воскликнуть, как восклицает Гоголь в одном из этих описаний («Майская ночь»): «А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно встают в ее глубине» …

Но картины природы у Гоголя не только величественны: они еще и живы. Все его громадные силуэты живут самой полной жизнью. Необъятный небесный свод горит и дышит, земля нежится в его объятиях, леса толпятся к зеркалу Днепра и любуются своим светлым зраком; даже необъятный простор Руси глядит на поэта полными ожидания очами!

Иногда эти живые силуэты принимают самый фантастический вид. «Любо глянуть с середины Днепра», говорил Гоголь («Страшная месть»), «на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса!

Горы те — не горы: подошвы у них нет; внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо.

Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший по середине круглое небо; и в верхней половине прогуливается месяц». Сколько тут величественной, мифологической фантазии!

Подобные описания показывают: Гоголь любил свою родную природу и созерцал ее с благоговейным восторгом и настоящим энтузиазмом влюбленного, для которого нет в любимом предмете ни контуров, ни деталей, а есть только один полный обаяния и отторгнутый от земли образ. Восторженное настроение поэта создавало идеальный образ, а романтизм давал этому образу соответствующую форму.