При чтении «Записок охотника» прежде всего бросается в глаза наиболее характерная для всех без исключения помещиков черта: крестьянин — это «черная кость»; он не способен так мыслить и так чувствовать, как «белая кость» — дворянство. Поэтому вполне позволительно совершенно не считаться с личностью крестьян, безжалостно разбивать их личное счастье, их право любить и быть любимым, отрывать от родной семьи и пр. Зверков и его жена («Ермолай и мельничиха») не могли снести со стороны Акулины такой «дерзости», как желание выйти замуж за любимого человека и жестоко разбили ее счастье. Почти такая же участь постигла и Матрену («Петр Петрович Пеночкин»). Отец Чертопханова, человек, в сущности, далеко не жестокий, придумал для своих крестьян такое нововведение: он велел всех их пронумеровать и каждому нашить на воротнике его номер. И при встрече с барином каждый должен был кричать: такой то номер идет. Это приводило помещика в восторг. Сучок («Льгов») за разные «проступки» или просто из прихоти того или другого из его бар переводился из одной должности в другую: он служил доезжачим, садовником, поваром, кучером, буфетчиком и даже актером. Даже имя ему переменили: из Кузьмы в Антона! При таком взгляде на крестьян, когда личность их совершенно не уважали, по отношению к ним все считалось дозволенным, не исключая, конечно, и жестокости. Последняя была самым обыденным явлением;
нередко помещики находили в ней даже какое то наслаждение. Стегунов велел высечь буфетчика за ничтожный проступок и, когда во время его разговора с автором «Записок охотника» стали доноситься мерные удары розги, Стегунов, с улыбкой на лице и с видимым удовольствием повторял в такт ударам: «Чюки, чюки, чюк! Чюки, чюк!» Пеночкин рассказывает один, по его мнению, «призабавный анекдот», когда помещик «шутник» вырвал «для вразумления» половину бороды у лесничего. Комов — о нем повествует Овсяников — терзал всех своих дворовых девушек. Он был столь жесток, что даже добрый и мягкий Овсяников прибавляет: «Спасибо ему, умер: с голубятни свалился в пьяном виде!» Племянника старика Тумана («Малиновая вода») забрали в солдаты только потому, что он «любовнице барина на новое платье шоколад обронил». Тот же отец Чертопханова велел высечь всех баб в его деревне, когда ему никак не удалось достроить без помощи архитектора купол церкви … Для дворян крестьянин был, прежде всего, орудием, при содействии которой можно было получить возможно больше доходов. Такого взгляда придерживались решительно все помещики. Добродушный Полутыкин, хозяин Хоря и Калиныча, увеличил Хорю оброк и собирался еще повысить, а Калиныча он и совсем разорил, так как все время отвлекал его от собственного хозяйства, заставляя ходить с ним на охоту. Влас ходил пешком к своему барину в Москву, чтобы сбавил ему оброк или хотя бы посадил на барщину, так как со смертью сына, служившего в извозчиках, он лишился всякой опоры. Но барин, который брал с несчастного Власа по 25 рублей «с тягла», прогнал его. Таков и Стегунов, который выселил крестьян на дорогу, за оврагом, но требовал с них денег и повинностей по-прежнему. Таков и Пеночкин. Два крестьянина, отец и сын, поджидали его, стоя на коленях в болоте, и стали жаловаться на бурмистра Софрона, который окончательно разорил их, отдав третьего сына в солдаты. Услыхав, что крестьяне что-то упоминают о недоимках, Пеночкин на-
бросился на них с криком: «А отчего недоимки завелись? Пьянствовать любишь!» Тот же Пеночкин не мог нахвалиться Софроном, этим типичным «кулаком», потому что благодаря его сильной руке за крестьянами не числилось никаких недоимок. Дед автора, так рассказывал ему Овсяников, выехав однажды в поле, обвел рукой большую полосу крестьянской земли и … забрал ее себе … Стараясь получить от крестьян возможно больше доходов, помещики, в то же время, требовали с них безусловной покорности и в жалобах их готовы были сейчас же усмотреть «неповиновение властям» и «бунт». «Бунтовать! Я вам покажу!» — кричал Пеночкин на крестьян, когда они говорили ему, что не в силах снести управления Софрона … Но обращаясь так бесчеловечно с крестьянами, разоряя их, помещики, в то же время разоряли и самих себя, ибо подрубали тот сук, на котором сидели. Даже Пеночкин, который, казалось, умел за всем уследить, и тот совершенно не подозревал, что его имение, отданное в управление Софрону, фактически принадлежала последнему: Софрон закабалил в свою пользу всех крестьян и очень прибыльно наживался. У Полутыкина имение было разорено, то же самое у Татьяны Борисовны, у Стегунова, у Каратаева и Чертопханова: последние были немногим богаче своих крестьян. Крестьяне у всех этих помещиков также были разорены: избы старые, подгнившие, без крыш земля плохо родила, скота вовсе не было, или же исхудалый до того, что был ни к чему не годен. И это вполне понятно. Большинство дворян жили сами не в деревне, а в столице или вообще в городах. Наблюдать за своими поместьями они поручали управляющим, разным бурмистрам, приказчикам, которые довольно исправно посылали своим барам оброки, но зато разоряли крепостным, безжалостно наживались. Метко определил этих дворян тот же Овсяников: молодые помещики приезжают, заводят новые порядки, хотят облегчить участь крестьян, но дело кончается тем, что сами уезжают и все передается в руки приказчиков и управляющих … А спустя несколько лет эти «либеральные» помещики забывали о своих добрых чувствах к крестьянам и становились старыми помещиками: Пеночкиными, Зверковыми, Стегуновыми и пр. Центр тяжести наболевшего вопроса всей русской жизни в дореформенное время не в отдельных личностях, быть может, даже симпатичных и гуманных, а во всей системе рабовладельчества, в господстве одного человека над другим, во власти помещика над жизнью и смертью крестьянина. Широкие слои русского общества далеки были от такого вывода, либо не решались его сделать: таким неоспоримым казалось им крепостное право, так века рабства сумели парализовать всякую веру в лучшее будущее! Только немногие возвысились до широкого понимания предстоящих задач, и те мечтали лишь о «заплатах» на подкосившемся, полуразрушенном здании крепостного строя. Но от такой «половинчатости» слишком далек был автор «Записок охотника». Его небольшие рассказы об обыденных явлениях в обыденной жизни русского дворянства должны были послужить лучшим доказательством, что гордеев узел невозможно распутать, что его нужно только разрубить сильным ударом сильной руки.
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.