Буран. Анализ эпизода в романе «Капитанская дочка»

Попробуем рассмотреть сцену бурана в контексте всего пушкинского романа, в связи с общими чертами его построения. Одной из таких общих черт является ориентация сюжета «Капитанской дочки» на архетипическую схему действия, свойственную волшебной сказке.

Главный герой, Пётр Гринёв, подобно сказочному Иванушке, покидает родной дом, преодолевает множество испытаний, вступает в противоборство с опасным соперником, получает своего рода двойника – «ложного героя» (Швабрина), который точно так же стремится к обладанию сказочной «царевной» (Машей Мироновой), и в итоге побеждает его, хотя сам теряет свой статус (попадает в тюрьму, а затем отправляется в ссылку), но всё же в конце концов обретает свободу и женится на добытой «царевне». Конечно, нужно говорить не о тождестве, а лишь о подобии двух сюжетных моделей – фольклорной и пушкинской.

Встреча Гринёва с «дорожным» (Пугачёвым) также может быть отнесена к «сказочному» слою «Капитанской дочки». Снабжение Пугачёва заячьим тулупом соответствует сказочному мотиву одаривания «волшебного помощника» – как правило, животного, – который позже сам приходит на помощь своему благодетелю. В рамках приведённого эпизода с бураном «звериная» природа «дорожного» подчёркнута дважды (что сигнализирует о неслучайности нашего сопоставления):

а) ямщик издали готов принять его за волка («Должно быть, или волк, или человек»);
б) акцентируется его тонкий нюх, свойственный более представителям животного царства («…я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко». Сметливость его и тонкость чутья меня изумили»).

Позднее Пугачёв будет действовать в полном согласии со сказочным архетипом: он дважды спасёт Гринёва от виселицы и пыток и, кроме того, поможет ему обрести Машу, находящуюся в плену у Швабрина.

Другой особенностью строения романа является повторяемость, во многих случаях – даже симметричность основных сюжетных элементов и положений: Гринёв дарит Пугачёву заячий тулуп, тот возвращает ему овчинный; отрубание пугачёвцами головы Юлая «рифмуется» с финальным упоминанием казни Пугачёва, которому тоже отрубают голову; Гринёву дважды приходится оправдываться: перед соратниками Пугачёва – Белобородовым и Хлопушей – и перед членами правительственной комиссии (первый раз, удачно, – по обвинению в шпионаже; второй раз, безуспешно, – в измене) и т.д.

Случайная встреча с неузнанным Пугачёвым во время бурана по дороге в крепость также находит соответствие в финале, когда Маша в саду Царского Села беседует с императрицей, причём та предпочитает сохранить инкогнито (Пугачёв и Екатерина II вообще в известной мере отождествляются в сюжетной и идейной структуре «Капитанской дочки»: оба они, помогая Маше и Гринёву, возвышаются над своей узко-классовой точкой зрения и оказывают персонажам чисто человеческую «милость»).

Переходя к более подробному рассмотрению фрагмента с бураном, мы замечаем, что весь он полон предвестиями будущих событий, причём не только явными предвестиями, каковым является сон Гринёва, но и скрытыми. Слуга Савельич выступает в роли «заступника» ямщика, не желающего продолжать путь («Я стал было его бранить. Савельич за него заступился»), что ретроспективно накладывается на более поздний поступок того же Савельича, прерывающего вторую дуэль своего хозяина со Швабриным, «заступающегося» за него, а также готового принять за него смерть от Пугачёва в Белогорской крепости.

Тот же Савельич как бы невзначай прогнозирует финал романа: «И куда спешим? Добро бы на свадьбу!»: как мы знаем, приключения Петра Гринёва завершаются, согласно сказочному и романному канону, свадьбой с Машей Мироновой.

Однако в основном выбранный отрывок окрашен в тревожные тона. Тема предвестия опасности прямо звучит в тексте, причём дважды и применительно к разным ситуациям:

а) «Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран»;

б) «Мне приснился сон… в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни». Одна из тем пророческого сна Гринёва – предчувствие грядущего кровопролития («…комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах…»), которое воплотится в пугачёвском бунте и его последующем подавлении (не случайно «мужик» из сна, он же Пугачёв, берет в руки топор и начинает им размахивать). Поэтому тот факт, что Гринёв (вместе со своими спутниками) попадает в буран, глубоко символичен.

По мнению Ю.М. Лотмана, и «буран», и «народный бунт» для Пушкина являются воплощением одного и того же глубинного образа – образа приходящей в движение стихии. Пугачёв, представляющий стихийное начало, появляется из бурана, но он же фактически и спасает Гринёва, выводит его из бурана к жилью («жилу»): ещё одно скрытое предвестие будущей роли самозванца в судьбе молодого офицера.

Другая тема сна – подмена отца героя, причём на месте Андрея Петровича Гринёва оказывается все тот же Емельян Пугачёв. Здесь мы снова наблюдаем явные предвестия будущих событий: Гринёва упрашивают (во сне это делает мать) целовать «ручку» у «лже-отца» / «лже-государя» и просить его благословения, при- чём Пётр Андреевич отказывается это сделать (приблизительно такая же сцена повторится в VII главе, когда повелением Пугачёва Гринёв будет освобождён от смертной казни: «Целуй руку, целуй руку!» – говорили около меня. Но я предпочёл бы самую лютую казнь такому подлому унижению»). Даже фраза «страшного мужика»: «Не бойсь, подойди под моё благословение…» – имеет соответствие в той же VII главе романа: «Меня притащили под виселицу. «Не бось, не бось», – повторяли мне губители…»

Однако в структуре «Капитанской дочки» замена отца Пугачёвым имеет, конечно же, и собственную символическую функцию. Мы знаем, что толчок сюжетному развитию романа даёт отъезд юного Петруши Гринёва из родительского дома. Именно отца Гринёв считает виновным в том, что ему приходится променять уготованную ему ещё до рождения блестящую карьеру столичного гвардейца на невесёлую армейскую службу в низком чине, да ещё в глуши, в Оренбургской губернии.

Впоследствии всё тот же отец будет препятствовать его женитьбе на Маше, а ещё позднее усомнится в невиновности сына, поспешит мысленно от него отречься. Стремление избежать опеки (символически – отца, сюжетно его «наместника», Савельича, в меньшей степени – военачальников, Ивана Кузьмича Миронова и генерала Андрея Карловича) проявляется сразу же после отъезда Петра Андреевича: в сцене с Зуриным. Это бессознательное отталкивание от отцовского образа и проявляется в сновидении, где спервоначала Гринёв узнает, что его отец находится при смерти, а потом «в недоумении» об- наруживает в постели «мужика с чёрной бородой» – всё того же Пугачёва.

Мать неожиданно объявляет, что этот мужик – «посажёный отец» Петруши (очередное предвестие будущей свадьбы; «посажёными (матерью или отцом)» называют участников на- родного свадебного обряда, замещающих настоящих родителей). Получается, что, выйдя за пределы дома, Гринёв обретает нового
«отца», который выступает одновременно в двух сюжетных ро- лях: «помощника» и «противника».

В этом контексте получает своё объяснение и настойчивость Гринёва, отказывающегося воротиться, несмотря на все признаки приближающегося бурана. Ребяческое желание действовать во- преки советам старших приводит героя к знакомству с Емельяном Пугачёвым – человеком, которому суждено сыграть решающую роль в его жизни. И Петруша Гринёв превращается из «недоросля» I главы в зрелого мужчину последних глав романа в той сгущённой сюжетно-характерологической атмосфере, которую создаёт вокруг себя вожак народного бунта. Гринёв, в отличие от «антигероя» Швабрина, не переходит на сторону Пугачёва, но, если так можно выразиться, входит в поле его личностного притяжения, сталкиваясь с ним на страницах пушкинского романа в самые судьбоносные моменты своего существования.

Сфера импульсивных желаний героя пересекается с другой, сверхсубъективной и сверхъестественной сферой – той сферой, где пишется книга его жизни, заставляя нас, читателей, снова задуматься о взаимосвязи случайного и закономерного (т.е. заранее предначертанного) в человеческой судьбе.

И, наконец, главное. В проанализированной сцене впервые даёт о себе знать главная тайна пушкинского романа – тайна Пугачёва и отношения к нему автора (Пушкина) и героя (Гринёва). Казалось бы, во сне Петруше является кровавый убийца – но почему же этот убийца весело на него поглядывает? ласково его кличет? предлагает ему своё благословение? Почему Гринёв с самого начала относится к встреченному дорожному с непобедимой симпати- ей?

Лучшую разгадку этой тайны предложила Марина Цветаева в своём эссе «Пушкин и Пугачёв»:

«В «Капитанской дочке» Пушкин под чару Пугачёва подпал и до последней строки из-под неё не вышел. Чара дана уже в первой встрече, до первой встречи, когда мы ещё не знаем, что на дороге чернеется: «пень иль волк». Чара дана и пронесена сквозь все встречи, – с Вожатым, с Самозванцем на крыльце, с Самозванцем пирующим, – с Пугачёвым, сказывающим сказку – с Пугачёвым карающим – с Пугачёвым прощающим – с Пугачёвым – в последний раз кивающим, с первого взгляда до последнего, с плахи, кивка – Гринёв из-под чары не вышел, Пушкин из-под чары не вышел». «В «Капитанской дочке» Пушкин – историограф побит Пушкиным – поэтом, и последнее слово о Пугачёве в нас навсегда за поэтом».
(Цветаева М.И. Собрание сочинений в 7 тт. Т.5. М., 1994. С. 508 и 520).