Драматургия Островского

А.Н.Островский считал возникновение национального театра признаком совершеннолетия нации. Это «совершеннолетие» не случайно падает на середину XIX века, когда усилиями национального драматурга и его спутников создавался отечественный репертуар и готовилась почва для появления национального театра, который не мог существовать, имея в запасе лишь несколько драм Фонвизина, Грибоедова, Пушкина и Гоголя.

Островский оказался в центре драматического искусства того времени. Он задавал тон, намечал основные пути, по которым пошло развитие русской драмы.

Наша драматургия обязана Островскому своим неповторимым национальным обликом.  Нет ничего удивительного в том, что Островский начинает свой писательский путь с очерка «Записки замоскворецкого жителя» и что первые его пьесы сбиваются на циклы бытовых сцен, обладающих множеством ещё не развёрнутых, но уже созревающих конфликтов, которые захватываются в тяготеющих к эпосу сценах во всей их полноте.

Уже в раннем периоде творчества определяется характерная особенность драматургического таланта Островского, которая дала впоследствии Добролюбову повод назвать сцены, комедии и драмы писателя «пьесами жизни».

Генетически раннюю драматургию Островского принято связывать с прозой «натуральной школы», с физиологическим очерком в период кризиса этого жанра. И действительно, к концу 1840-х годов рассказчик в очерках и повестях «натуральной школы» решительно изменяется. Он уже не спешит высказать свою точку зрения на происходящие события, не вмешивается в живой поток жизни. Напротив, он предпочитает «стушеваться», превратиться в хроникёра, объективно и беспристрастно воссоздающего факты. Художественный мир реалистической прозы становится всё более и более

Уже современная Островскому критика указывала также на следование драматурга гоголевской традиции. Первую комедию «Свои люди — сочгёмся!» (1850), принёсшую
Островскому славу и заслуженный литературный успех, современники ставили в ряд произведений Гоголя и называли купеческими «Мёртвыми душами». Влияние гоголевской традиции в «Своих людях … » действительно велико. На первых порах ни один из героев комедии не вызывает никакого сочувствия. Кажется, что, подобно «Ревизору» Гоголя, единственным «положительным героем» у Островского является смех.

Однако по мере движения сюжета к развязке появляются новые, не свойственные Гоголю мотивы. В пьесе сталкиваются два купеческих поколения: «отцы» и «дети». Различие между ними сказывается даже в говорящих именах и фамилиях: Большов – от крестьянского большак, глава семьи, купец первого поколения, мужик в недалёком прошлом. Он голицами торговал на Балчуге, добрые люди его Самсошкою звали и подзатыльниками кормили. Разбогатев, Большов растратил народный нравственный «капитал».

Но смешной и пошлый в начале комедии, Большов вырастает к её финалу. Когда осквернены детьми родственные чувства, когда единственная дочь жалеет десяти копеек кредиторам и с легкой совестью сопроваживает отца в тюрьму, в Большове просыпается страдающий человек: «Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый чёрт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть < … > Знаешь, Лазарь, Иуда — ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаём … ».

Сквозь пошлый быт пробиваются в финале комедии трагические мотивы. Поруганный детьми, обманутый и изгнанный, купец Большов напоминает короля Лира из одноимённой шекспировской трагедии.

Наследуя гоголевские традиции, Островский шёл вперёд. Если у Гоголя все персонажи «Ревизора» одинаково бездушны, а их бездушие взрывается изнутри лишь гоголевским смехом, то у Островского в бездушном мире открываются источники живых человеческих чувств.

Реализм Островского движется в общем русле историко-литературного процесса конца 1840-х — начала 1850-х годов. В этот период Тургенев своими «Записками охотника» добавляет к галерее гоголевских «мёртвых душ» галерею душ живых, а Достоевский в романе «Бедные люди», полемизируя с «Шинелью» Гоголя, открывает в бедном чиновнике Макаре Девушкине богатый внутренний мир.

Одновременно со своими литературными собратьями Островский возвращает на сцену сложные человеческие характеры, страдающие души, «горячие сердца». Конфликт «самодура» И «жертвы» даёт возможность Островскому психологически обогатить характеры персонажей. Комедия «Бедная невеста» (1851) перекликается с «Женитьбой» Гоголя — и тут и там осуждение бесчеловечных браков. Но у Островского появляется человек, страдающий от этого бездушия. Драматический конфликт в пьесе изменяется: происходит столкновение чистых желаний людей с тёмными силами, преграждающими путь этим желаниям..

Психологически усложняя характеры действующих лиц, наполняя драму богатым лирическим содержанием, Островский идёт не за Гоголем, не за писателями «натуральной школы», а за Пушкиным и Шекспиром.

Великому английскому драматургу эпохи Позднего Возрождения Островский поклонялся на протяжении всего творческого пути. Об этом свидетельствуют письма, театральные заметки, переводы Шекспира, а также отголоски шекспировских приёмов и мотивов в пьесах русского национального драматурга.

Символично, что смерть застала Островского за переводом драмы Шекспира «Антоний и Клеопатра».

В середине 1850-х годов взгляд на купеческую жизнь в первой комедии «Свои люди-сочтемся» уже кажется Островскому «молодым и слишком жёстким … Пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует. Исправители найдутся и без нас. Чтобы иметь право исправлять народ, не обижая его, надо ему показать, что знаешь за ним и хорошее; этим- то я теперь и занимаюсь, соединяя высокое с комическим».

В пьесах «Не в свои сани не садись» (1853), «Бедность не порок» (1854), «Не так живи, как хочется» (1855) Островский изображает преимущественно светлые, поэтические стороны купеческой жизни.

За социальными переменами в жизни купечества, теряющего связь с коренными устоями народной нравственности, встают здесь у Островского национальные силы и стихии жизни. Речь идёт о широте русского характера, о двух крайних полюсах его натуры — кротком и уравновешенном, представленном в былинах Ильёю Муромцем, и хищном, своевольном, олицетворяемом Василием Буслаевым. В борьбе между этими полюсами правда в конечном счёте остаётся за первым: русский человек так устроен, что в нём рано или поздно пробуждается спасительное, светлое, умиротворяющее начало.

Счастливые развязки в «славянофильских» драмах Островского мотивируются уже не только социальными, но главным образом общенациональными причинами. В русском человеке, вопреки социальным обстоятельствам, есть внутренняя опора, связанная с коренными устоями народной жизни, с тысячелетними православно-христианскими святынями. Моральное решение социальных проблем существенно изменяет композицию пьес Островского этого периода. Она строится по типу притчи, чёткого противопоставления добра и зла, светлого и тёмного начал.

Островский убеждён, что такая композиция соответствует национальным особенностям русского человека. Примером этому являются народные спектакли, в которых постоянно
присутствует дидактический, морализирующий элемент. Островский сознательно ориентируется в своих пьесах на вкусы демократического зрителя.

Саму возможность внезапного просветления души русского человека, замутнённой порочными страстями, Островский объясняет широтою русской натуры. Поэтике внезапных переломов в человеческих характерах он находит подтверждение в народных сказках и народных драмах.

Существует точка зрения, что в пьесах славянофильского периода Островский идеализировал купцов и отступал от реализма. Но художественная ценность этих пьес заключается как раз в том, что Островский, занимая одно из лидирующих мест в литературном процессе своего времени, сделал в них решительный шаг в развитии реализма, уходя от заветов «натуральной школы».

Герои его пьес перестают исчерпываться тем, что в них формирует «среда». Ни Русаков, ни Гордей Торцов, ни брат его Любим не умещаются в привычную социальную линию купеческих нравов.

Они могут поступать неожиданно. Здесь Островский уловил новые отношения между личностью и средой, которые принесла в русскую литературу эпоха середины XIX века.

В комедии «Доходное место» (1857) Островский показывает, что надежды русских либералов на просвещённого чиновника прекраснодушны, что источники взяточничества и казнокрадства заключены не в порочных людях, а в самой общественной системе, порождающей бюрократию.

Островский сочувствует честному чиновнику Жадову. В создании образа этого героя он опирается на традиции комедии Грибоедова «Горе от ума», на образ Чацкого в ней. Но в то же время Островский оттеняет юношескую восторженность, наивную запальчивость убеждений Жадова. Трезвый реалист, Островский предупреждает либеральную интеллигенцию об иллюзорности наивной веры в то, что просвещённый чиновник может радикально изменить бюрократический мир.

Произведения Островского захватывают эпохальный конфликт трагического накала: распад традиционных социальных и духовных связей в уездном городе и русской деревне, рождение в процессе этого грозового распада сильного народного характера.

На первый взгляд «Гроза» — бытовая драма, продолжающая традицию предшествующих пьес Островского. Но теперь драматург поднимает быт до высот трагедии. Именно потому он поэтизирует язык действующих лиц. Мы присутствуем при самом рождении трагического содержания из глубин русского провинциального быта. Люди «Грозы» живут в особом состоянии мира: пошатнулись опоры, сдерживающие старый порядок.

Первое действие вводит нас в предгрозовую атмосферу жизни. Временное торжество старого лишь усиливает напряжённость. Она зреет и сгущается к концу первого действия. Даже при рода, как в народной песне, откликается на это: зной, духота сменяются надвигающейся на Калинов грозой.

В русской трагедии Островского сталкиваются, порождая грозовой разряд, две противостоящие друг другу культуры, а противостояние между ними уходит в глубину нашей истории. Совершается трагическое столкновение доведённых до логического конца и самоотрицания двух тенденций в историческом православии — законнической, «мироотречной», и благодатной, «мироприемлющей». Излучающая духовный свет Катерина далека от сурового аскетизма и мёртвого формализма домостроевских правил и предписаний, она пришла в Калинов из семьи, где над законом ещё царит благодать.

Богатым же слоям купечества для сохранения своих миллионов выгодно укрепить и довести до крайности именно мироотречный уклон, облегчающий им «под видом благочестия» творить далёкие от святости дела.

Нельзя сводить смысл трагической коллизии в «Грозе» только к социальному конфликту. Национальный драматург уловил в ней симптомы глубочайшего религиозного кризиса, надвигавшегося на Россию, глубинные истоки великой религиозной трагедии русского народа, последствия которой дали свои катастрофические результаты в 20 веке.

Драматург открывает здесь тему, которая окажется одной из ведущих в русской литературе его времени. Отголоски двух противоположно заряженных полюсов русской
жизни, породивших грозовой разряд в «русской трагедии» Островского, пробегают тревожными всполохами по всему полю нашей классической литературы второй половины XIX столетия.

Мы чувствуем их в столкновении «болконского» и «каратаевского» начал в «Войне и мире», в конфликте отца Ферапонта со старцем Зосимой в «Братьях Карамазовых», в споре с Достоевским религиозного философа Константина Леонтьева, в конфликте Веры с бабушкой и Марком Волоховым в «Обрыве» Гончарова, в христианских мотивах поэзии Некрасова, в «Господах Головлевых» и «Сказках» Салтыкова-щедрина, в религиозной драме Л.Н.Толстого.

Порывая с миром Кабановых, Катерина находит спасение в духовно-нравственной атмосфере, которая возникла на Руси еще до принятия христианства. Живущая в русском фольклорном сознании система духовных ценностей, связанная с язычеством и уходившая в доисторические времена, была постоянным источником соблазна и «прельщения».

Полного тождества между древним язычеством и христианством быть не могло, а потому отталкивание от несовершенных проявлений христианства исторического порождало всегда опасность выхода народного сознания из круга догматических православно христианских представлений.

Художественно одарённая натура Катерины как раз и впадает в финале трагедии в этот «русский соблазн». В то же время Островский не мыслит национального характера без этой мощной и плодотворной поэтической первоосновы, являющейся неисчерпаемым источником художественной образности и хранящей в первозданной чистоте сердечные инстинкты русского добротолюбия. Вот почему после смерти своей, напоминающей  добровольный уход в мир природы, Катерина сохраняет все признаки, которые, согласно народным поверьям, отличали святого человека от простого смертного: она и мёртвая, как живая. «А точно, робяты, как живая! Только на виске маленькая такая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови».

Гибель Катерины в народном восприятии — это смерть праведницы. «Вот вам ваша Катерина, — говорит Кулигин. — Делайте с ней, что хотите! Тело её здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед Судиёй, Который милосерднее вас!».