Футуризм в литературе

Футуризм был третьим крупным течением русского модернизма. Внутри него существовали две основные группы: эгофутуристы и кубофутуристы. Первую из них возглавил И. Северянин. Кроме него, в нее вошли поэты Г. Иванов, К. Фофанов, С. Петров.

В качестве теоретических основ этой группы провозглашались интуиция и эгоизм. Объявляя устарелым творчество Пушкина и других реалистов, эгофутуристы претендовали на роль создателей нового искусства. Группа эта, просуществовав несколько месяцев, в ноябре 1912 года распалась.

И. Северянин стал «попутчиком» новой футуристической группы — кубофутуристов, Г. Иванов и С. Петров ушли к акмеистам.

Футуризм как течение с полным основанием связывают с деятельностью другой группы — кубофутуристов, которую чаще всего называют просто — футуристы. В нее вошли поэты В. Маяковский, Е. Гуро, Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Хлебников, В. Шершеневич. Позднее к ним примкнули И. Северянин и Б. Пастернак.

Общей идейно-эстетической основой этого течения было предчувствие и ожидание скорых социальных потрясений, результатом которых станет рождение нового мира, нового человека и нового искусства. Свою задачу они видели в активных действиях, приближающих эти события.

Объявившие себя поэтами-новаторами, провозвестниками и создателями — искусства будущего (отсюда и название этого течения — от латинского слова «футурум» (будущее), футуристы не стеснялись в выражениях, когда речь шла о литературе и прошлой, и современной.

В своей коллективной декларации 1912 года они призывали: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих, и прочих с Парохода Современности». Отказываясь от наследия классиков, футуристы в то же время отрицали современную литературу.

Символистов они презрительно именовали «символятина», акмеистов — «свора Адамов». Они призывали бороться с «парфюмерным блудом Бальмонта» и «вымыть руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных бесчисленными Леонидами Андреевыми».

В 1912—1914 годах один за другим стали выходить сборники-манифесты с претенциозными названиями: «Пощечина общественному вкусу», «Дохлая луна», «Рыкающий Парнас», «Молоко кобылиц», «Доители изнуренных жаб», «Идите к черту» и другие.

В них была развернута теоретическая программа футуристов и приводились образцы их творчества. И названия, и оформление этих сборников действительно выглядели «как пощечина общественному вкусу». Отпечатаны они были на грубой, грязновато-серой оберточной бумаге, для переплета использовалась простая мешковина. Этим как бы подчеркивалось, что здесь опрокидывается нормальное, общепринятое представление о красоте.

Стремясь разрушить устоявшиеся нормы прекрасного и привлечь внимание к себе как к создателям «нового» искусства, футуристы устраивали «бунты» и скандалы на литературных вечерах, разгуливали в кричаще пестрых одеяниях, с разрисованными физиономиями, в желтых кофтах и костюмах бубновых валетов. Все это носило характер анархического бунтарства и эпатажа.

В качестве эстетической программы футуристы выдвинули мечту о создании сверхискусства, способного преобразить мир и человека. Исходным в поэтике футуристов был принцип «самовитого», т. е. самоценного, бессодержательного слова. На практике это приводило к зауми, к произвольной словесной и звуковой игре, к бесцельному формалистическому творчеству.

А. Крученых, например, оправдывая словесную заумь, писал: «Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему свои имена. Лилия прекрасна, но безобразно слово «лилия», захватанное и «изнасилованное». Поэтому я называю лилию е, у, ы — и первоначальная чистота восстановлена». В подкрепление своих футуристических «теорий» Крученых создал «стихотворение», представляющее собой бессмысленный набор звуков: «Дыр бул щыл».

Примечательно, что в отзыве на это стихотворение единомышленники Крученых всерьез утверждали, что «в этом пятистишии больше русского, национального, чем во всей поэзии Пушкина». Примеров подобных формалистических изысков можно было бы привести немало. Словесное экспериментаторство футуристов шло в отрыве от содержания художественного произведения, превращалось в самоцель.

Некоторым из футуристов (Бурлюк, Гуро) были свойственны мотивы пессимизма, любования безобразным. Бурлюк, например, в своих стихах нередко выражал неверие в душевную чистоту, в поэзию и красоту:

Пускай судьба лишь горькая издевка,

Душа — кабак, а небо — рвань.

Поэзия — истрепанная девка,

А красота — кощунственная дрянь.

Таким образом, неизбежные в искусстве поиски новых форм и средств художественной выразительности подменялись у футуристов манерничаньем, экстравагантными выходками, эпатажем.

Следует отметить, что футуризм как художественное течение возник отнюдь не на пустом месте. Литературовед И. Смирнов посвятил отдельный раздел своей монографии «Художественный смысл и эволюция поэтических систем» сопоставлению футуризма и барокко. Эта близость действительно бросается в глаза.

Такие «родовые» признаки барокко, как экзальтированность, аффектация, фанфаронада, перегруженность формальными элементами, гротеск, аллегоричность и эмблематизм, пристрастие к самодовлеющим деталям, антитезам, вычурным сравнениям, метафорам и гиперболам являются и стилевыми особенностями футуризма.

В то же время стремление к чувственному и интеллектуальному напряжению, неожиданному, поражающему воображение сочетанию образов и картин, к деформации действительности сближают футуризм с экспрессионизмом.

Футуризм ввел в поэзию новый тип лирического героя, выражающего не индивидуальную, а массовую психологию. Особенно плодотворна оказалась его установка на «слышимое» слово, на текст не читаемый, а произносимый. Она найдет свое продолжение и развитие в жанре современной авторской песни.

В целом же традиции футуризма оказались для русской поэзии малопродуктивными.

Но и это течение не было однородным, не столько по его формальному разделению, сколько по направленности нравственно-эстетических исканий его представителей.

Гуманистическая устремленность В. Хлебникова, социальная острота произведений В. Маяковского, крестьянский демократизм В. Каменского практически не имели ничего общего с вульгарным антиэстетизмом Д. Бурлюка, «заумностью» языка А. Крученых и пустым словесным экспериментаторством В. Шершеневича.

Некоторые из входивших в это течение поэтов вырывались за рамки надуманных «манифестов» и «платформ» и создавали подлинно художественные произведения.