0
(0)

Трагическое в художественном мире Андрея Платонова

Предисловие

В этот день РАПП гудел как опрокинутый улей. Неспокойно было и в резиденции главного бортника — Иосиф Сталин, нервно попыхивая трубкой, носился по своему кабинету. В своих руках он ожесточенно мял свежий номер журнала “Красная новь”, в котором только что прочел произведение Андрея Платонова.

Как известно, для вождя всегда существовала одна истина, одна “генеральная линия” или “столбовая дорога” и нестерпимы были никакие альтернативы, уклоны, а тем более оппозиции. Действие в повести “Впрок (Бедняцкая хроника)” разворачивалось сразу же после публикации знаменитой сталинской статьи на темы колхозного движения — “Головокружение от успехов”, в марте 1930 г. В новой платоновской повести он прочитал не только “сомнения в политике коллективизации”, но и прямую полемику со своей статьей. Следует отметить, что за год до случившегося, в сентябрьском журнале “Октябрь” вышел не менее “идеологически двусмысленный” рассказ Платонова “Усомнившийся Макар”. Этих двух серьезных выпадов было достаточно, чтобы начать крупномасштабную политическую кампанию против писателя.

* * *

Вернейший способ наскучить —

это сказать все.

И.С. Тургенев

Если я буду когда-нибудь писать

истинный ад, то откажусь от благоду­

шных предрассудков и за

образец возьму ленинское царство.

Л.Н. Андреев

Повесть А. Платонова “Котлован” впервые была опубликована в журнале “Новый мир”(1987, №6). Произведение относится к той возвращенной литературе, о которой читатель постепенно начал узнавать только с середины 80-х годов прошлого века. Оно принадлежит к страницам отечественной словесности, которые и после классики XIX века снова удивили мир, заставив его вздрогнуть и растеряться перед лицом русской литературы.

Магический кристалл” платоновского зрения сегодня доступен, но не разгадан: оказалось, что загадку этого литератора не решить одним махом, что осваивать его “космос” и тайнопись придется с тщательной постепенностью.

Если основной принцип литературной техники А.П. Чехова — краткость и лаконичность, то для Платонова это странная способность находить наивернейшие слова, покрывая лексику загадочной глубиной смысла.

Создавая образы своих героев, автор оставляет их безликими, и в целом тексте нет ни одной портретной характеристики; парадокс, но… — самих лиц нет, а есть их выражение, подчеркивающее характер человека или отсутствие оного характера. “Муж и жена со страхом совести, скрытой за злобностью лиц, глядели на свидетеля”, “… семья ждала, пока он уйдет, и держала свое зло в запасе”.

Секундочку!… Но ведь этот прием писателя подводит нас к творчеству художника Казимира Малевича. Малевич использовал такую же технику в конце 1920 — начале 1930-х годов. Распознать безобъемные фигуры на его полотнах еще возможно — по деталям русского национального костюма (поясок, сарафан и т. д.). Вот, допустим — крестьянка. Вот — крестьяне. Однако, позвольте, а где их лица??

Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.

Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было…. Ничего не было! Так что не понятно о ком идет речь.

Уж лучше мы о нем не будем больше говорить.”

На полотнах вместо голов — одни белесые яйцевидные болванки. То ли люди, то ли, извиняюсь, куклы. Итак, Андрей Платонов и Казимир Малевич “создают” свой особый ТЕАТР русской культуры 20-30-х гг. Здесь по сцене плавно движутся куклы. Те самые куклы, которых из различного тряпья и чулок в русских деревнях собирали дети. (Однако богобоязненные бабки и мамки всегда запрещали детям рисовать черты лица. ”Это божья забота, а не твоя — близко посадить глаза или нет, или дать брови в разлет”, — говорили они).

* * *

Колхоз имени “Генеральной Линии” в “Котловане” — это примерно то же самое, что Интеграл имени Благодетеля в замятинском “Мы”. Между тем, никто не знает, кто такой мудрый благодетель и каков он. Генеральная линия партии — то же: никто не знает, какой она будет завтра, какой должна быть. И там, и тут слепое поклонение некой абстракции, геометрии не чувствующих себя людьми существ. Великолепные образы! “Вертикаль”, ”интеграл”, “линия”, “уклон”. Великолепные политики-геометры! Что так и хочется вспомнить Хармса — диалог Математика и Андрея Семеновича:

Математик

(вынимая из головы шар):

Я вынул из головы шар.

Я вынул из головы шар.

Я вынул из головы шар.

Я вынул из головы шар.

Андрей Семенович:

Положь его обратно.

Положь его обратно.

Положь его обратно.

Положь его обратно.

Слепая вера, подобие новой религии, этатизм — преклонение перед государством, как в “Мы”; марксизм-ленинизм как в повести “Котлован”: в обоих случаях подчинение людей, народа, массы высшей силе — сверхличной, иррациональной.

Художественной своеобразие повести Андрея Платонова заключается в сложнейшей архитектонике произведения, навеянной тактами действительности. Работа Платонова над созданием чернового варианта была подобна труду скульптора, который берет массив камня и отсекает лишнее (первоначальный текст, по оценкам текстологов, был сокращен как минимум в три раза).

Две половины повести “котлованная” и “деревенская” недостаточно скреплены между собой, и то и дело распадаются. Основное стержневое различие между ними — оппозиция “город-деревня”. Их противостояние задается как будто не самим автором, но требованиями доктрины, которой подчинены вершители котлованной истории. Город и деревня связаны в поэтике “Котлована” с противоположными рядами устойчивых мотивов: город — свет, беспредельность, будущее, деревня — тьма (или полумрак), плетень (предел, граница), прошлое. Переход от города к деревне — не просто изменение места действия, но и новый круг проблем, начало новых сюжетных коллизий.

Котлован начинается и разворачивается как путешествие. Нарастание обреченности, концентрация мук и кар является внутренней связью, которой подчинена последовательность сюжетных кругов. По ним читатель проходит вместе с Вощевым.

В христианской культуре тридцатилетие героя есть знак подведения им жизненных итогов, обретение нового духовного качества личности, часто — обращение к новой общественно значимой деятельности. Мотив тридцатилетия, появляясь в самом начале произведения и выступая в составе его сюжетной завязки, определенно отсылает к первой терцине “Божественной комедии” Данте:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в призрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

За строками Данте стоят слова пророка Исайи: ”Я сказал в себе: в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней” (Ис. 38:10), которые безусловно знал, и на которые безусловно опирался великий поэт средневековья.

Итак, параллелизм заглавий: ”Котлован — Ад” (при том, что ад у Данте — гигантская воронка в теле Земли), дискретность текста, который организован как цепь эпизодов, составляющих в своей совокупности “путешествие по кругам”; и, наконец, указание на особый преломный возраст героя: 30 лет — говорят о том, что Платонов сознательно ориентировал свое произведение на идейно-эстетический опыт “Божественной комедии”.

У Данте грешники располагаются в девяти кругах ада тем ниже, чем ближе к дьяволу, чем тяжелее их вина. В мире, который изображает Платонов — три круга: пивная — дом шоссейного надзирателя — кузница. Но здесь господствует представление о каре, следующее не за грехи, т.е. не за нарушение морального закона, а за классовую принадлежность.

Особенно резко эта градация прослеживается во второй части повести, когда выявленных и утвержденных официальным порядком кулаков сплавляют вниз по течению реки. Впрочем, картина страданий крестьян как раскулачиваемых, так и оставленных для колхоза, равносильно трагична.

Искомого Царствия Земного героями повести так и не будет найдено. В космосе Данте за Адом и Чистилищем следует Рай. В повести Платонова две части: котлован (Ад) и деревня (Чистилище). Далее же следует резкий обрыв…

Развязка композиции — смерть и погребение девочки Насти. Предвестием неожиданного финала является эпизод с гробами, которые Чиклин припас для Насти: один для жилья (“постель на будущее время, когда она станет спать без его живота”), другой — “для игрушек и всякого детского хозяйства” (“Красный уголок”).

Котлован как пропасть, как “смерть без надежды на спасение” (пропасть) — вот итог произведения. Настя, героиня, олицетворявшая воскрешение мертвых и бывшая живым свидетельством и залогом грядущего воскрешения (Анастасия — “воскресшая”), умирает. Настя, цель и смысл путешествия героев по запредельному миру “Котлована”, почти что дантовская Беатриче, в отличие от оной не достигает Рая…

И все же, в очерке “В поисках будущего” Андрей Платонов задает иную тональность заключительной философской мысли своего произведения. “В природе было хорошо, но как-то тревожно. Очевидно, весна есть эпоха трудностей и для живого мира. Быть может, ежегодно растения и звери тратят на свое создание и обновление столько же сил, сколько людям потребно на устройство социализма. Но ведь природа все же устраивается однажды в год, значит и мы сумеем устроиться раз в век”.

А.Данилов

1 Она же (тема) — “Тема социальной справедливости в русской современной литературе 70-90-х годов”;

Она же — “Тема исторической памяти в русской литературе 70-80х годов XX века”;

Она же — “Рукописи не горят” (по 2-3 произведениям возвращенной современной литературы”;

Они же — “Нравственные уроки истории”.

0 / 5. 0

.