0
(0)

ЛАГЕРНАЯ ТЕМА В РУССКОЙ ПРОЗЕ 1950 — 1980-х ГОДОВ

Большинство людей, когда начинаешь говорить о лагере, поспешно зажимают пальцами нос и отводят глаза — «Каждый нечестный человек попадает в тюрьму. Раз он преступник, значит его место — там, а не среди нас, — рассуждают они. — Вот отсидит срок — исправится, выйдет… Да и вообще — хватит об этом!»

Неизвестно какое время могла бы продержаться эта точка зрения. Но тут внезапно посадили писателей (людей довольно не плохих) и все резко изменилось.

Появилась лагерная проза 50-60-х годов. Она показала зыбкость границ между понятиями «хороший надзиратель» и «плохой арестант», «лагерь преступников» и «государство добродетельных граждан». Важно подчеркнуть, что время это было когда

… ненужным довеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

Когда «шли уже осужденных полки» — это начинался первый «кировский» поток в ГУЛАГ, а разгул ежовщины (1937-1938) был еще впереди. Это было время, когда «стомильонный народ» корчился

… под шинами черных марусь.

Очевидно, что «Реквием» Анны Ахматовой открыл лагерную литературу, то есть поэзия открыла путь прозе. Прозе, которая натолкнулась на живые, но ранее запретные факты, но прежде недоступный материал.

Теперь коснемся вопроса о градации этой литературной эпохи. И не столько градации временной (так как имеем дело с возвращенной литературой 89-90 гг.), сколько пространственной.

Если театр начинается с вешалки, то зона — с мира пока еще вольных от лагеря людей, с т.н. «зазонья» (А. Ахматова «Реквием», Л. Чуковская «Софья Петровна»). Далее следует «предзонник» — сюда отнесем «следственную литературу» (Рыбаков «Дети Арбата» и Домбровский «Факультет ненужных вещей). И, наконец, собственно лагерная проза — А.Солженицин (8 лет лагерей), В.Шаламов (16 лет) и С.Довлатов (надзиратель)…

Небывалое крепостное право в расцвете XX века открывало для писателей плодотворный, хотя и гибельный путь. Владимов, Кураев, Можаев и Гинзбург… Миллионы русских интеллигентов бросили в лагерь не на экскурсию: на увечья, на смерть и без надежды на возврат. Только сам став крепостным, русский образованный человек мог теперь (если поднимался над собственным горем) писать крепостного мужика изнутри.

Так впервые в мировой истории (в таких масштабах) слились воедино опыт верхнего и нижнего слоев общества! Этот путь прошли буквально считанные единицы уцелевших ученых, писателей, мыслителей. И лишь им было дано — историей, судьбой или Божьей волей — донести до читателей этот слившийся опыт — интеллигенции и народа.

Десяткам миллионом людей не хватило жизни, чтобы поведать о лагерной прозе. Все они погибли, пройдя воистину евангельский «путь зерна» (Ев. от Иоанна 12:24). Но тем дороже должен быть опыт уцелевших. Страшный слившийся опыт интеллигенции и народа показал, что проходя через 10-е (да, хоть 30-е!) круги ада, русский человек способен подняться над собственным горем. Русский человек овладел жизненной философией и, обобщив долгий лагерный опыт — тяжкий исторический опыт советской истории — он сохранил при этом доброту к людям, человечность, снисходительность к человеческим слабостям и непримиримость к нравственным порокам. (Не без помощи, конечно, своей свободной речи).

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Так получилось, что автору этих строк удалось побывать в современной колонии (но не как осужденному, а как корреспонденту). Да, систему ГУЛАГ ликвидировали; и феодального принципа лагерей как будто бы нет. Однако со времен «Записок из мертвого дома» отношение к заключенным со стороны правительства, уголовников-блатарей и обывателей не изменилось ни на дюйм.

Вопрос трудозанятости, открытый Солженициным и Шаламовым, получил еще более хлесткий и опасный виток в своем развитии. На территории Петербурга и области содержится около 10 000 осужденных. И 2/3 из них сегодня лишены рабочих мест. Исправление осужденного трудом по теории Макаренко (ст.43 УК РФ) и предупреждение совершения новых преступлений утрачивается. На лицо гиподинамия и сенсорный голод у осужденных. Сотрудники ИТК признают, что тюрьма нынче «конвейер потенциальной преступности».

Ясно одно: русская литература изучила пенитенциарную систему чуть ли не со всех сторон (не было бы счастья, да несчастье помогло). А отвергать ее громадный исторический и научный опыт было опасно.

А. Данилов

0 / 5. 0

.