Левша в Лондоне. Анализ эпизода

Обратимся к тексту пятнадцатой главы рассказа Лескова «Левша», в котором описывается пребывание Левши в Лондоне. «Сказовая» манера реализуется здесь на нескольких уровнях (сразу заметим, что все перечисленные ниже приёмы определяют общий языковой колорит произведения, равномерно распределяясь в речи как рассказчика, так и всех без исключения персонажей): на лексическом: обилие «народных этимологий», т.е. искажения звукового облика за счёт подмены немотивированной в русском языке внутренней формы иностранных слов более ясной – мотивированной («студинг» из «пудинг» и «студить»; «нимфозория» из «инфузория» и «нимфа»; «клеветон» из «фельетон» и «клеветать»; «мелкоскоп» из «микроскоп» и «мелкий»).

Приём игры с внутренней формой оказывается самоценным, отсюда:

а) подмена ясной этимологии не менее ясной («правотцы» из «праотцы» и «правый»; видимо, имеется в виду «правая вера» =«православие»);

б) подмена одной иностранной этимологии другой иностранной же («грандеву» из «рандеву», т.е. «свидание», и «гранд», т.е. «большой»; «симфон» из «сифон» и «симфония»: эта подмена вообще не имеет какой-либо смысловой подоплёки).

Переходя к краткому рассмотрению смыслового уровня эпизода «Левша в Лондоне», мы замечаем, что тема языка, речи оказывается здесь господствующей. Композиционный центр пятнадцатой главы – беседа-спор Левши с англичанами о сравнительном достоинстве русского и «чужеземного», европейского образа жизни, т.е., по существу, ритуально-игровой обмен репликами, где один из участников становится в итоге победителем, второй – проигравшим.

Диалог строится как цепь парных противопоставлений, которые можно изобразить в таблице:

Все противопоставления сводятся к одной оппозиции: «простое, естественное» — «условное, искусственное», причём в тексте есть указание на то, что Левша является сторонником вещей «естественных»: «Также и водки их пить не стал, потому что она зелёная – вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее…». К тому же типу относятся предпочтения «простого фасона» в женской одежде и «простой науки» (Псалтирь и Полусонник). Однако в религиозной и социально-этикетной (брак) областях «простота» оказывается на стороне англичан, что не мешает Левше и здесь чувствовать своё превосходство. Логическая грань между «русским» и «европейским» размывается.

Та же схема размывания строгих культурно-языковых (семиотических) барьеров реализуется и в другом отрезке текста: если в начале главы для общения с иностранцами Левша прибегает к языку жестов, пытаясь добиться понимания, то уже вскоре совершенно немотивированно он переходит на обычный звуковой («естественный») язык, не обращаясь к помощи переводчика, причём диалог движется без видимых преград.

Что касается исхода спора, то формальным победителем становится Левша, достойно отражающий речевые поползновения своих оппонентов, что прямо утверждается в тексте: «Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился…»

Однако, с другой стороны, англичанам удаётся соблазнить Левшу на принятие компромиссного варианта: они «уговорили его на короткое время погостить…» Согласие оборачивается для Левши в конечном итоге смертью: он заболевает по пути на родину, заключив «английское парей» с «полшкипером» (тоже вариант словесного поединка), а по возвращении не находит немедленной помощи. Таким образом, словесная победа Левши оказывается мнимой.

Левша заранее «слабовольно» принимает условия навязанной ему англичанами «языковой игры» и потому терпит полный крах (теперь понятен художественный смысл речевого единообразия, уравнивающего две противоборствующие стороны диалога). В свете такой трактовки получает функционально-смысловую нагрузку странный припев, которым Левша сопровождал «русские песни» по дороге в Лондон: «Ах люли – се тре жули» (т.е. «как мило») – в пределах одной фразы смешиваются два языковых кода, русский и европейский, репрезентированный французским языком.

Кем же оказался Левша в итоге всех своих приключений? Победителем? Побеждённым? Решать читателю. Блоху он подковал, по плясать она перестала…