5
(1)

Событийный ряд главы «Любани» минимален: сюжетным ядром главы является встреча с «пашущим крестьянином» и беседа с ним.

Бросаются в глаза следующие особенности эпизода:

  • Речевые портреты двух героев, весьма разнящихся по социальному и культурному облику, почти идентичны, практически полностью растворяясь в стихии авторской речи.

Речь «земледельца», хотя и лишена торжественных церковнославянизмов и синтаксической риторики (такой, как, например, в следующей фразе из внутреннего монолога повествователя: «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твоё осуждение»), отличается стилистической выдержанностью, грамотностью, логичностью.

В литературе XVIII века ещё не сформировалась категория социально-речевого характера, когда представитель того или иного социального слоя имеет свой запас лексико-фразеологических и синтаксических характеристик.

Эта особенность имеет свое идеологическое следствие: мир, где все говорят на одном языке, принципиально познаваем и объясним; люди всегда могут найти в нем взаимопонимание, помощь и поддержку. То, что воздвигает между людьми внешние преграды и ставит одних в зависимое от других положение, является незаконным искажением первоначального состояния (мысль, развивавшаяся швейцарским писателем Ж.Ж. Руссо и, по всей видимости, заимствованная у него Радищевым).

  • Другая черта эпизода – обилие философских понятий. Они позволяют осмыслить небогатый событийный ряд. Перед нами – философское произведение, где сюжет становится лишь поводом к размышлениям.

Авторская мысль вращается вокруг нескольких семантических категорий: с одной стороны, это чистые, не замутнённые ничем внешне-принудительным отношения между людьми (концепты «равенства» и «общественного союза»), с другой – отношения, искажённые несправедливым общественным устройством («господин» и «слуга», «власть»). На особом положе- нии – концепт «закона». Это «священное имя» претерпело резкое смещение смысла и обозначает уже не установленное Богом справедливое мироустройство, а узурпированное бесчестными, ищущими собственной выгоды людьми («злодеями») право вершить чужие судьбы.

Однако повествователь – не праздный мыслитель. Страстный нравственный пафос «Путешествия» заключается в том, что любой философский вывод распространяется героем-рассказчиком на самого себя. Размышление о несправедливости помещичьего гнёта приводит его к переосмыслению собственного поведения, доходящему до самобичевания:

«Ты во гневе своём… устремляешься на гордого господина, изнуряющего крестьянина своего на ниве своей; а сам не то же ли или ещё хуже того делаешь?»

Душой произведения являются не абстрактные категории, а живое «Я» повествователя, поверяющего каждую мысль собственным сердцем. Стыд за собственное равнодушие к страданию другого, слёзы от сознания своего несовершенства, стремление к духовному очищению личности – вот подлинный пафос приведённого эпизода. Оздоровление общества должно начинаться с меня. Этот завет Радищева был впоследствии воспринят классической русской литературой и надолго стал её нравственным кредо.

Свой лучший автопортрет Радищев оставил в известном стихотворении:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек! 
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе, и в стихах, 
Чувствительным сердцам и истине я в страх 
В острог Илимский еду.
1790-1791

5 / 5. 1

.