5
(2)

Венедикту Ерофееву по праву принадлежит видное место в истории русской литературы второй половины ХХ века. Он открывает новый язык, новую реальность, нового героя, новый пласт в «неофициальной» словесности брежневской эпохи. Поэма «Москва – Петушки», написанная в 1970-м и впервые опубликованная на родине (в урезанном виде) в 1989-м, стала культовой книгой сразу для нескольких читательских поколений; она разошлась, как «Горе от ума» А.С. Грибоедова, по цитатам, превратилась в своего рода знаковый комплекс, знаменующий исповедание определённых ценностей, определённого образа жизни.

В поэме подверглись снятию и были иронически обыграны едва ли не все условности и стереотипы советской прозы. Автор полно- стью расстаётся также с политической ангажированностью под- польных и полуподпольных писателей-«антисоветчиков» – тех, кто оставался верен традиционному реализму в идеологической оправе шестидесятничества.

Рассмотрим некоторые особенности поэтики Вен. Ерофеева на примере небольшого фрагмента его поэмы (жанровое обозначение иронически отсылает прежде всего к гоголевским «Мёртвым душам»; имя Гоголя неоднократно упоминается в тексте).

Рассказчик и главный персонаж «Москвы – Петушков» – Веничка Ерофеев, в котором творчески преображены черты реального Ерофеева: автор создаёт своеобразную личную мифологию, окутывает своё имя легендарно-поэтическим ореолом. Внутренние монологи Венички чередуются с последовательным описанием событий одного дня, который заканчивается смертью героя, с репликами (иногда – целыми рассказами) других персонажей (в их числе – ангелы, Сатана и даже Сфинкс) и составляют, по сути, смысловое ядро повествования.

Можно выделить два типа этих монологов. Во-первых, это изложение мыслей, фантазий, воспоминаний героя, которое сплошь и рядом сопровождается обращениями к воображаемому читателю-собеседнику или к самому себе. Такие монологи диалогичны по своей внутренней природе, т.к. в них заложена установка на слушателя; они могут быть достаточно развёрнуты по объёму (знаменитое отступление о «коктейлях», история бригадирства героя, его любви к девушке «с косой от попы до затылка» и т.д.). Также сюда нужно отнести Веничкину попытку восстановить вчерашнюю последовательность употребления спиртного, а также рассуждение о свойствах падающей люстры.

Стилистика подобных «потоков сознания», имитирующих в данном случае внутреннюю речь страдающего с похмелья человека, который подчас теряет контроль за своими мыслями, предельно приближена к разговорной речи: свободная интонация (впечатление свободы создаётся, в частности, многоточиями, имитирующими процесс размышления, вкраплениями вводных слов типа «мол», необычной пунктуацией: «Следом за мной – чемоданчик с гостинцами, тоже – вытолкнули» и т.д.), своеобразная «вульгарная риторика» («Мало ли зачем я пришёл?», «Отчего они все так грубы? А?»), эллипсисы («… и тут тебе ещё на голову люстра» и т.д.), словесные повторы («Тяжёлая это мысль […] Очень тяжёлая мысль…», «… будет страшно больно… Да нет, наверное, даже и не больно…», «И грубы-то ведь, подчёркнуто гру- бы…», «Зря это я сказал про херес, зря!») и т.д.. В то же время речь Венички не лишена изыска, а порой – интеллектуальности (например, он употребляет логико-философский термин «предикат»). Он использует и живописные сравнения («[Вышибала] оглядел меня всего, как дохлую птичку или грязный лютик»), и свежие метафоры («Я весь как-то сник и растерял душу»), при- чём использует так, что все эти поэтические средства совершенно не кажутся неуместными или искусственными.

Во-вторых, это монологи в виде риторических отступлений в проповедническо-возвышенном стиле. Их основная характеристика – эмоциональность, чёткая стилистическая выделенность (казалось бы, неуместный по отношению к обстоятельствам «высокий» слог; частое использование междометия «о», восклицательной интонации и т.д.). Они, как правило, чрезвычайно коротки, порой вкрапляются в текст внутри нейтральной фразы («Все трое подхватили меня под руки и через весь зал – о, боль такого позора! – через весь зал провели меня и вытолкнули на воздух».

Помимо риторических восклицаний («О, если бы весь мир…»; «О, пустопорожность! О, звериный оскал бытия!»), есть и два афоризма:

а) «Все голоса у всех певцов одинаково мерзкие, но мерзкие у каждого по-своему»;

б) «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам».

Здесь автор-рассказчик вроде бы прямо и без обиняков выражает свою личную позицию. Однако характерно, что эти афоризмы (как и другие, встречающиеся в тексте «Москвы – Петушков») заведомо ироничны, они направлены на вполне различимые «высокие» образцы, снижая или переворачивая с ног на голову их содержание: в первом обыгрывается знаменитое начало толстовской «Анны Карениной» («Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»), во втором – горьковский лозунг «В жизни всегда есть место подвигам» («Старуха Изергиль»).

Таким образом, на наших глазах происходит развенчание застывших формул, освящённых авторитетом Культуры и Общественной Идеологии.

Как мы уже убедились ранее, несмотря на обилие цитат, на- сквозь пронизывающих текст поэмы, голос автора-рассказчика в ней отчётливо слышен и обладает неодолимой притягательностью. Чтобы более полно оценить причины этой притягательности, необходимо рассмотреть не только то, как говорит Веничка – рассказчик, но и то, как изображается Веничка – герой поэмы.

При внимательном рассмотрении выделяется несколько устойчивых характеристик его образа:

1) он резко отличается от всех окружающих, будучи единственной индивидуальностью со сложным внутренним миром (кроме, пожалуй, его сына – «младенца, знающего букву «ю» и любящего отца, как самого себя»);

2) в мире произведения он принципиально одинок (сам себя Веничка неоднократно представляет как «сироту из Сибири», в том числе и в приведённом отрывке: используя песенно-фольклорный штамп, он обозначает своё реальное духовное сиротство);

3) он находится на перекрёстке мировых взоров: в диалог с ним вступают ангельские и демонические силы, к нему прикованы взгляды дам провинциального полусвета, советских и итальянских прохожих, британских лордов и т.д.;

4) он чувствителен, как герой сентиментальной повести рубежа XVIII – XIX веков, и чрезмерно деликатен;

5) он почти постоянно подвержен непониманию и насилию со стороны окружающих (этот мотив – центральный для главки «Москва. Ресторан Курского вокзала» и в сконденсированном виде представлен в финале поэмы).

Возможно, что, наряду с новизной подачи «алкогольной» темы, именно это сочетание ироничности и трагичности, марги- нальности и интеллектуальности в фигуре главного героя, связан- ного множеством нитей со своим народом и в то же время всегда остающегося в стороне, не сливающегося с фоном, обусловило тот эффект разорвавшейся бомбы, что сопутствовал появлению на свет самого известного произведения Венедикта Ерофеева.

5 / 5. 2

.