Последняя встреча Штольца с Обломовым

Роман И.А. Гончарова «Обломов» – одно из самых таинственных и притягательных произведений русской классической литературы. Главный герой – Илья Ильич Обломов – до конца остаётся для читателя загадкой; именно поэтому в русской критической литературе так много противоречивых трактовок этого образа, как и самого романа в целом. Несомненно одно: Гончарову, как мало кому ещё, удалось прикоснуться пером художника к самым сокровенным струнам пресловутой «русской души», вызвать на свет героя, воплощающего, по мнению читателей, самые основоположные черты русского национального характера – в виде далеко не самом приглядном, но вызывающего при этом любовь и сочувствие. Не будем принимать ни одной из существующих интерпретаций «Обломова» и рассмотрим по возможности непредубеждённо один эпизод романа (часть четвёртая, IX – финал).

Большую часть эпизода «Последняя встреча Штольца с Обломовым» занимает диалог двух героев романа – Обломова и Штольца. Диалогическое строение позволяет раскрыться двум несходным человеческим сознаниям. Рассмотрим в общих чертах различие двух личных «идеологий», как оно представлено в данной сцене (конечно, избавиться от шлейфа ассоциаций с предыдущими сценами и тематическими мотивами романа не удастся, да это и не нужно, ведь идейное противостояние Андрея Иваныча и Ильи Ильича – один из основных структурообразующих смысловых элементов «Обломова»).

Последняя встреча двух друзей зеркально отражает их первую встречу в романе (часть вторая, III). Развитие диалога в обоих случаях можно представить в следующем обобщённом виде: (Штольц) вопросы о здоровье – (Обломов) жалобы – (Штольц) укоры по поводу неправильного образа жизни, призывы к его перемене – (Обломов) нежелание что-либо менять.

Существенное различие – в исходе разговора: в начале романа Илья Ильич поддаётся-таки на уговоры друга и выезжает в свет, в финале он остаётся на насиженном месте. Эта асимметрия двух подобных и явно рассчитанных на взаимное сопоставление сцен является следствием центрального эпизода романа – роста любви Обломова к Ольге Сергеевне и её резкого обрыва – и воспринимается поэтому как итог судьбы главного героя, как окончательный результат его жизненного выбора: отсюда такой трагический накал, звучащий в словах Штольца.

«Нормальную жизнь», «свет», «простор» он страстно противопоставляет «яме» и «болоту», куда попал его друг. «Пристальный взгляд» Андрея Иваныча, поначалу выражающий удивление перед необратимыми переменами в старом друге, сменяется в конце ощущением «отверзшейся бездны». Приговор Штольца окончателен и бесповоротен: Илья Ильич «погиб» (это слово звучит трижды), «…его давно уже нет, он умер».

Активность жизненной позиции, чёткое сознание своей цели и твёрдое следование ей, недоверие к «мечте, загадочному, таинственному» (цитата из гл. II второй части) – вот кредо немца Андрея Ивановича, находящегося «беспрестанно в движении» (там же). Но не мечтательность приводит Обломова в дом Агафьи Пшеницыной и вовсе не мистический порыв удерживает его там. Обломов в последних главах сетует именно на утрату идеального содержания своей жизни – того, что он прежде находил в своей отстранённости от всего и вся.

Внутреннее личностное ядро персонажа на протяжении романа постоянно колеблется, так и не складываясь в единое целое. Очень важно, что на происходящее мы фактически смотрим глазами Штольца (ведь именно он берёт на себя роль активной, «инициирующей» стороны диалога) – персонажа неоднозначного и уж во всяком случае не представляющего безусловно авторскую позицию – и окончательное слово в оценке обломовского быта принадлежит ему (внутренний монолог Штольца, посвящённый наивно-прогрессистскому отпеванию «старой Обломовки», звучит в духе своего времени, но не несёт безусловной внутренней правоты и потому не убеждает читателя: понятно ведь, что трагедия Обломова не в отсутствии всеобщего образования и даже не в хозяйственном запустении его родового имения). И это тем более важно, что Обломов вовсе не изображается здесь каким-то слабовольным, пассивно отдающимся на волю обстоятельств «тюфяком», как принято считать: в его речах мы вместе со Штольцем слышим «решительный, небывалый тон», ощущаем «полное сознание рассудка и воли».

Перед нами уже не прежний нескладный ленивец начальных глав, вызывающий справедливую иронию Штольца. Такое преображение неожиданно, ибо несколькими страницами ранее мы читаем о нашем герое следующее: «…Обломов был полным и естественным отражением того покоя, довольства и безмятежной тишины» и т.п. Сам собой возникает риторический вопрос: наделён ли автор-рассказчик романа «всевидящим оком», всё ли он знает о своём герое? По существу, Обломов – загадка и для самого автора…

Впрочем, весьма правдоподобная мотивировка пробуждения сознательно-волевого начала в Илье Ильиче прочитывается, хотя и не совсем определённо, из самого текста. Можно считать, что причиной этого короткого пробуждения (попутно отметим, что мотив «пробуждения» проведён в приведённом отрывке и буквально: Штольц как бы перемещается в реальность прямо из сновидения, и его появление служит герою границей между сном и явью) становится неожиданная встреча с другом детства и близость Ольги, с которой связаны лучшие моменты жизни героя.

Как бы то ни было, на страницах романа нам вместе с Ольгой и Андреем открывается «бездна» – бездна тех бессознательных мотивов и стремлений, которые определяют поведение Обломова, но остаются тайной и для автора, и для обитателей созданного им художественного мира, и для нас – читателей и аналитиков.

Существенно, что именно Штольц характеризует то, что происходит с его другом, как обломовщину (это слово, кстати, без перевода вошло в другие языки, наряду с самоваром, калашниковым и спутником). А ведь данный эпизод обнаруживает несомненное моральное превосходство Обломова над его старым другом: это проявляется в мужестве, с которым Илья Ильич объявляет Агафью Матвеевну своей женой, а маленького Андрюшу – своим сыном. 

Роль благородного обличителя… не даётся этому недалёкому резонёру. В обвинении, брошенном удачливым дельцом времён той, первой перестройки, так и слышится снисходительная интонация, с которой «новый русский» в постперестроечной России обращается к своему школьному товарищу-неудачнику, упустившему шанс разбогатеть. В таком контексте уничижительное слово «обломовщина» из уст Штольца может быть воспринято и как награда».