«Преступление и наказание». Начало романа

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки. Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться. Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он был задавлен бедностью. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. 

 

Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то время он и сам ещё не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью. Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя всё ещё сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все сильнее и сильнее.

 

С замиранием сердца и нервною дрожью подошёл он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою на улицу. Лестница была тёмная и узкая. Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди. Немного спустя дверь приотворилась. Старуха стояла перед ним молча и вопросительно на него глядела. Это была крошечная сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Должно быть, молодой человек взглянул на неё каким-нибудь особенным взглядом, потому что и в её глазах мелькнула вдруг прежняя недоверчивость.

“Раскольников, студент, был у вас назад тому месяц”, – поспешил пробормотать молодой человек с полупоклоном, вспомнив, что надо быть любезнее.

 

Старуха помолчала, как бы в раздумье, потом отступила в сторону и, указывая на дверь в комнату, произнесла, пропуская гостя вперёд: “Пройдите, батюшка”.

Небольшая комната, в которую прошёл молодой человек, с жёлтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах, была в эту минуту ярко освещена заходящим солнцем.

Так начинается роман «Преступление и наказание» – произведение, которое уже более столетия служит поводом для напряженных раздумий о цене человеческой жизни, о моральных границах своеволия, о том, сколько в человеке от дьявола, а сколько – от Бога. О смысле романа написано немало, поэтому мы остановимся, главным образом, на тех художественных средствах, которые позволили донести до читателей этот смысл. Особая глубина, «многомерность» «Преступления и наказания» создаётся, не в последнюю очередь, благодаря бессознательному использованию некоторых архетипических образов и сюжетных мотивов. Анализировать роман, не обращаясь к скрытому в нём мифологическому пласту, занятие неблагодарное.

Сначала рассмотрим, как организовано художественное пространство фрагмента. Уже первая фраза концентрированно выражает мотив пути: «…молодой человек вышел из своей каморки… на улицу и… отправился к К–ну мосту.» Как сказочный герой (или былинный Илья Муромец), персонаж романа, пока не названный по имени, покидает свой тесный обжитый мирок и выходит в большой мир.

Все выразительные средства направлены на то, чтобы создать у нас впечатление неуютности окружающего героя пространства: «каморка… походила более на шкаф, чем на квартиру», «на улице жара… духота, толкотня…», «входящие и выходящие так и шмыгали под… воротами и на обоих дворах…», «лестница была темная и узкая…», «здесь загородили ему дорогу…» и т.д.

Герой неуклонно приближается к квартире процентщицы – месту будущего преступления (в отличие от волшебных сказок, где Иванушку ждут подвиги): вот «молодой человек переступил через порог в темную прихожую». Сама старуха как сказочная Баба Яга: она недоверчиво рассматривает посетителя, не желая поначалу его пускать, глаза у неё сверкают в темноте, она кашляет и кряхтит, а шея её напоминает «куриную ногу» (вспомним «избушку на курьих ножках»).

Главные качества  изображённого  пространства  –  теснота и узость. Герой, попавший в такое пространство, чувствует духовную пустоту и одиночество: «…он был в раздражительном и напряженном состоянии… углубился в себя и уединился от всех…» На протяжении всего романа Раскольников будет томиться, эгоистично отгородившись от других людей, и лишь в конце, после встречи с Соней Мармеладовой, выйдет на перекресток (открытое пространство) просить прощения у всего мира. С этого момента начинается его духовное воскрешение.

Мы видим, что пространственные характеристики и внутреннее состояние героя взаимосвязаны, они как бы дублируют друг друга. Эта особенность текста Ф.М. Достоевского реализует глубоко запрятанные в каждом из нас мифологические представления (они отражены даже на лексическом уровне языка, ведь слова «тесный» и «тоска» – однокоренные, так же, как «узкий» и «ужас»).

Нервозная, «душная» атмосфера отрывка создается несколькими средствами.

Во-первых, употреблением большого числа оценочных определений: «нестерпимая (вонь)», «отвратительный и грустный (колорит)», «чувство глубочайшего омерзения», «(столько) злобного презрения» и т.п.

Во-вторых, его особой лексической организацией: сам стиль повествования трудно назвать гладким; автор как будто не следит за правильностью своей речи. Например, сразу бросается в глаза некоторая тавтологичность, граничащая с косноязычием: «…с прекрасными тёмными глазами, тёмно-рус…»; «…та особенная летняя вонь..» – и уже в следующем предложении «нестерпимая… вонь…»; «…виднелись её … глазки… старушонка… с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом…» и т.п. Слова как будто сгрудились на небольшом участке текста и не дают друг другу прохода.

Сделаем небольшое отступление и отметим, что слова в приведенном фрагменте принадлежат автору (рассказчику) лишь формально – на деле за него говорит здесь сам Раскольников, «притворившийся» каким-то посторонним свидетелем. Действительно, если вдуматься, откуда рассказчику известны мельчайшие душевные движения героя, его внутренние реакции на происходящее? Иногда фразы, не выделенные в тексте кавычками, явно произносит про себя Раскольников: «…изворачиваться, извиняться, лгать, – нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал». Поэтому к тому моменту, когда герой представляется старухе, он уже является достаточно хорошо нам знакомым человеком (ср. с появлением Чичикова).

И, в-третьих, главным средством, создающим напряженную атмосферу ожидания чего-то важного, является несколько раз употребленный автором курсив. К словам, которые выделены курсивом, сразу же приковывается внимание, они наделяются особым значением: «Разве я способен на это? Разве это серьёз- но?»; «Он… шел теперь делать пробу своему предприятию…»;

«И тогда… так же будет солнце светить!..» Неоднократные указания на взволнованность героя лишь подчеркивают многозначительность выделенных лексем. Мы уже начинаем догадываться, что Раскольников задумал ужасное преступление.