Смерть Юрия Живаго

СМЕРТЬ ЮРИЯ ЖИВАГО (часть пятнадцатая)

Кульминационный пункт 15 -й главы романа Пастернака – это смерть Юрия Живаго. Смерть героя – тем более главного героя – обычно является максимально значимым моментом повествования. Эффект неожиданности и эмоционального сопереживания действию почти всегда обеспечен самим введением этого сюжетного хода (часто он ставит предел и романному развитию событий). Однако полное отсутствие ожидаемости того или иного сюжетного элемента практически невозможно, да и не нужно.

Во всяком хорошо сделанном произведении сочетаются в разных пропорциях предсказуемость сюжетного развития и его неожиданность. Это относится и к такому «радикальному» событию, как смерть персонажа: например, в классической трагедии гибель главного героя была обязательной, само жанровое наименование настраивало зрителя (читателя) на ожидание более или менее кровавого финала, и в то же время заранее известный финал талантливо сделанной трагедии приводил – и приводит – к подлинному эмоциональному взрыву и очищению («катарсису»), чего бы не случалось при полной избыточности сообщения. Посмотрим теперь, каким образом автор «Доктора Живаго» готовит читателя к трагическому исходу, обеспечивая в то же время его непредсказуемость.

Начало главы предельно нейтрально: «Однажды утром в конце августа…» и т.д. Однако уже следующий абзац открывается словами, которые, вводя отрицательные характеристики изображаемого, не предвещают ничего доброго: «Юрию Андреевичу не повезло. Он попал в неисправный вагон, на который всё время сыпались несчастия». Далее «несчастия» и «неисправности» конкретизируются и, переходя в сугубо бытовой план, приобретают достаточно «безвредный» оттенок, как бы сами отметают возможность символического их прочтения.

Следующее предвестие завершает четвёртый абзац: «Над толпой ползла, всё выше подымавшаяся, чёрно-лиловая туча. Надвигалась гроза». Вряд ли стоит лишний раз напоминать, что мотив грозы часто служит знаком надвигающейся опасности (вспомним хотя бы хрестоматийную пьесу А.Н. Островского, где гроза создаёт эмоциональный фон самоубийства Катерины).

Далее следует эпизод с «дамой в лиловом», за которой из окна трамвая следит Живаго. Серия последовательных исчезновений и возвращений дамы в поле зрения героя даёт (по принципу метафоры) повод к философскому «отступлению»:

«Он подумал о том, когда чья-нибудь судьба обгоняет в жизни судьбу другого, и кто кого переживает».

Мысль о «скрещеньях судеб» пронизывает весь роман, во многом определяя его необычную структуру, и её появление в одном из кульминационных моментов повествования, без сомнения, очень показательно. Кроме того, как будто вскользь брошенное слово «переживать» подспудно вводит в сознание читателя неназываемое представление о смерти, смертности. Это представление нейтрализуется абстрактно- стью контекста, в котором оно возникло, в результате чего читательские подозрения снова «отменяются».

Тем временем гроза вступает в свои права («Сверкнула молния, разразился гром»), и тут же ход событий резко набирает скорость. Ранее «притиснутый к окну», доктор пытается «открыть окно вагона» и тем самым разорвать сковавшую его «обессиливающую дурноту». Кстати, пространственная узость – древнейший способ изображения нравственного смятения и ужаса, с которым мы знакомы ещё по «Преступлению и наказанию» Ф.М. Достоевского.

Юрий Андреевич хочет вырваться из трамвая наружу, а в символическом плане – заново обрести самого себя, вернуть широту жизненного дыхания. Радикальное решение проблемы не увенчивается успехом, и эта неудача предвещает гибель Живаго. Юрию Андреевичу приходится «протискиваться через толпу», чтобы выйти на мостовую.

Близость улицы создаёт ощущение того, что «…ещё не всё потеряно, что ему стало лучше». Устами своего героя (хорошо нам знакомая несобственно-прямая речь) автор призывает и нас, читателей, рассчитывать на лучшее. И снова резкий поворот, на этот раз уже последний: «[Живаго] ступил со ступеньки стоящего трамвая на мостовую, сделал шаг, другой, третий, рухнул на камни и больше не вставал».

Автор наконец полностью раскрывает нам свои карты: оттягиваемое, сокрытое от нас, но всё же предвидимое событие совершается. Эмоциональное потрясение, которое мы при этом испытываем, является результатом именно этой описанной здесь сложной писательской стратегии. Финальная фраза главки наполняет употреблённый ранее глагол «переживать» тем конкретным смыслом, которой уже ранее предчувствовал чуткий читатель: «И она, дама в лиловом, мадемуазель Флери, пошла вперёд, в десятый раз обогнав трамвай и, ничуть того не ведая, обогнала Живаго и пережила его».

Очень важно, что Юрия Андреевича убивает духота, отсутствие воздуха – то, что, как говорил Блок, убило Пушкина. По замыслу Пастернака, главный герой его романа «должен будет представлять нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским». Если судить по стихотворениям, составившим последнюю, 17-ю, часть романа, Живаго поэт гениальный, его вполне можно счесть наследником Блока. Смерть героя, таким образом, обретает символическое значение общей судьбы русского поэта. К тому же на дворе 1929 год – «начало времени, когда отсутствие воздуха становится невыносимым», и, стало быть, «в гибели героя есть не только метафизический, но и исторический знак».