Тема Петербурга в лирике Блока. Цикл «Распутья»

Тема Петербурга в лирике Блока. Цикл «Распутья» (1902-1904).

Тема Петербурга в творчестве Блока — одна из важнейших. Она неотделима от его главных тем. Представления поэта о мире и человеке, об
истории и современности выражены в стихах Блока о городе с не меньшей глубиной, ясностью и убедительностью, нежели в таких шедеврах его гражданской и патриотической лирики, как «На поле Куликовом» или «Ямбы».

Россия, стоявшая на пороге величайшего события века — революции — переживала в то время трагедию, и блоковский Петербург был овеян историческим духом неумолимо приближающейся катастрофы.

Все еще внешне блестящая столица расшатанной империи Российской предстает в творчестве Блока «страшным миром» зла, угнетения,
лжи со всеми резкими контрастами, противоречиями и конфликтами своего социального бытия. Это город, «где богатый зол и рад» и «унижен бедный». Но в то же время это и город «новых людей», уже поднимающихся «из тьмы погребов» на штурм «страшного мира».

Это смежение двух противоборствующих начал — самая характеристическая черта реального, исторического Петербурга начала хх века. Не случайно в поэзии Блока запечатлены основные события революционной истории нового и новейшего времени, связанные с Петербургом:
подвиг народовольцев, стачки и баррикады 1 905 года, Великий Октябрь. Блок прекрасно знал свой Город. В длинных пеших прогулках, по
большей части одиноких, исходил он его вдоль и поперек в разное время года, в разные часы дня и ночи. Любил подолгу бродить без цели-
куда глаза глядят, и любовь эту пронес через всю жизнь:

Иду — и все мимолетно. Музыка ведет бесповоротно,
Вечереет — и газ зажгли. Куда глядят глаза мои …

Из самого простого, будничного, привычного глазу умел поэт извлечь особое, неожиданное очарование: реальное часто преображалось под пером Блока в сказочное, оставаясь по сути своей обыденным, узнаваемым. Часто повседневная картина города органически вплетается в размышления поэта о «чудесном» и «несказаннном» чувстве, ощущении:

Под утро проснулся от шума
И треска несущихся льдин.
Я думал о сбывшемся чуде …
А там, наточив топоры,
Веселые, красные люди,
Смеясь, разводили костры .
Смолили тяжелые челны.

Так, за всем, что писал Блок, можно обнаружить действительно сущее, увиденное, проверенное, пережитое. Так или иначе, Петербург Блока — это не только державное течение Невы, Медный всадник и Адмиралтейская игла, но и гораздо чаще «пыль переулочная», «колодцы дворов», «окна фабрик», «скука загородных дач».

В стихах о Петербурге Блок запечатлевал свои прогулки по городу. На первый взгляд, эти прогулки были бесцельными шатаниями «гуляки
праздного». На самом деле -.повод к внимательному наблюдению природы и пестрого городского быта, проверенный опыт постижения мимо
бегущей жизни.

Свою роль в блоковском ощущении города играла переменчивая петербургская погода, мгновенно меняющая освещение пейзажа и душевное настроение человека. Самый воздух Петербурга служил для поэта материей, из которой сотканы его стихи, поэмы, драмы. В них есть своя, особая точность. Пусть нет ни названий улиц, переулков, ресторанов, вокзалов и площадей. Но есть общее ощущение Петербурга лирическим героем: его подвижной, меняющейся гаммы красок, звуков, запахов, света и тени, капризов непостоянной погоды.

В свое время Иннокентий Анненский, знавший в таких вещах толк, назвал все это «сменами петербургских освещений и шумов». Это — сложная мелодия целого и деталей: «синяя города мгла», «тусклых улиц очерк сонный», переулки, в которых «пахнет морем», «безлюдность низких островов», треск ледохода, фабричные гудки, циклопические подъемные краны в порту, городовые и бродяги у ночных костров, «май жестокий с белыми ночами», «ледяная рябь канала» …

Все в поэзии Блока — петербургское. Дни и ночи, туманы и закаты, дожди и вьюги, женщины, лихачи, мосты, фонари, аптеки … И революция, дыханием которой зта поззия овеяна, тоже петербургская …

Для художника, наделенного острым чувством памяти, город — не мертвое скопище палат, храмов и монументов, но нечто одушевленное,
воздействующее и прошлым, и дыханием настоящего, и предощущением будущего. Постичь душу Города поэт может лишь в том случае, если чувствует и воспринимает его в движении времени, в поворотах истории».

Многие стихи Блока — о Петербурге. «Город говорит» — для Блока было естественным сопроводить таким замечанием одно из своих стихотворений. «Город ужасно действует», — записывает он в другой раз. И сверяет с этим действием свое собственное душевное состояние: «Петербург — самый страшный, зовущий и молодящий кровь из европейских городов».

Страшный, зовущий, вызывающий вместе и глухую ненависть и преданную любовь — вот истинное лицо блоковского Петербурга. Вот он записывает: «Заря была огромная, ясная, желтая, страшная … » Не из этого ли беглого наблюдения рождался богатый исторический подтекст «Унижения»?

В черных сучьях дерев обнаженных (К эшафоту на казнь осужденных желтый зимний закат за окном. Поведут на закате таком].
Читатель понимает, что казнь происходит не где-нибудь, а в Петербурге, что только в этом городе можно увидеть мертвенно-бледное
небо и равнодушно-желтую зарю.

А разве не дышат мрачно-трагической поэзией ночного Петербурга такие поистине гипнотические строки:

И стало все равно, какие В какие улицы глухие
Лобзать уста, ласкать плеча, Гнать удалого лихача …

В Городе, одновременно благопристойном и разнузданном, поруганном, пресыщенном и задыхающемся от нищеты и горя, вдали от
окружающего творится мистерия. Одинокая человеческая душа, затерянная среди неисчислимых толп развращенных и равнодушных, живет-теплится, согреваемая только горьким молчанием и надеждой.

О городе Блок писал и в цикле «Стихи о Прекрасной Даме». В первом издании заключительный раздел книги назывался «Ущерб». Образ
Прекрасной Дамы постепенно меркнет в творчестве Блока, как месяц на ущербе. «Потемнели, поблекли залы» воздвигнутого для нее в стихах дворца; жизнь начинает напоминать гаснущее марево или театральную декорацию, готовую вот-вот взвиться вверх, исчезнуть. Жизнь города лишена Жизни: меняется освещение, кончается ночная сказка, наступают «неверные дневные тени»:

По городу бегал черный человек.
Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.
Медленный, белый подходил рассвет,
Вместе с человеком взбирался на лестницу.
Там, где были тихие, мягкие тени —
Желтые полоски вечерних фонарей, —
Утренние сумерки легли на ступени,
Забрались в занавески, в щели дверей.
Ах, какой бледный город на заре!
Черный человечек плачет на дворе

Видя этот «бледный город», чувствуя его скорую гибель, черный человек плачет, но продолжает гасить огни. Этот плач от безысходности
и бессилия. Иногда его рыдания переходят в саркастическую насмешку над недавним обманом, маскарадом явлений. Над кем смеется черный человек? Над Городом? Над собой? Терпеливое ожидание Прекрасной Дамы «в мерцанье красных лампад», вера в то, что она откроется, просияв сквозь каменные «ризы» церковных стен, все чаще разрешается трагической иронией, горьким смехом над обманутой надеждой.

«Разноцветные перья», на которых собирается взлететь поэт, превращаются в «пестрые лоскутья» шутовского балагана. В стихах Блока о Городе часто звучат смех, плач, рыдания, иногда они сменяют друг друга, но чаще звучат страшной, душераздирающей какофонией, сливаясь воедино. Читатель слышит, как хохот арлекина переходит в печальный плач-прощание с Прекрасной Дамой, мечтой поэта:

Спи ты, нежная спутница дней,
Залитых небывалым лучом.
Ты покоишься В белом гробу.
Ты с улыбкой зовешь: не буди.

Стихотворение «Последний день» (1904) открывает раздел блоковской лирики «Город». Блоку было близко и понятно «нестройное» ощущение происходящих в жизни перемен. В стихотворении детально воссоздана убогая житейская картина: серое, «копошащееся» утро, догоревшие свечи, угар минувшей грешной ночи в дешевом доме свиданий, никчемная мебель, неприбранные комнаты, «ужасный комод», «серый постылый налет» на всем — печать какой-то безнадежности … И вдруг происходит что-то непонятное, но страшно тревожное.

Раздается «сполошный» колокольный звон, сами собой распахиваются форточки, из подъездов суетливо выбегают люди, а посреди улицы, на грязной мостовой коленопреклоненная женщина-блудница в припадке страстного покаяния поднимает руки ввысь, к распластавшемуся в небе тонкому кресту … (Так, его стихотворение созвучно не только брюсовскому стихотворению «Конь блед», но и роману «Подросток» Ф.М. Достоевского). Мы читаем:

Бился колокол. Гудели крики, лай и ржанье.
Там, на грязной улице, где люди собрались,
Женщина-блудница — от ложа пьяного желанья —
На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь …

Героиня молится о покаянии или проклинает свою жизнь?

Блок не дает ответа, оставляя читателю право найти ответ самостоятельно. Всему виною странная, ни на что не похожая жизнь в противоречивом Городе — всегда через силу, в постоянном напряжении, в неотпускающей душевной судороге:

Высоко — над домами — в тумане снежной бури,
На месте полуденных туч и полунощных звезд,
Розовым зигзагом в разверстой лазури
Тонкая рука распластала тонкий крест.

За всем странным, фантасмагорическим, что сказано у Блока о Петербурге, всегда приоткрываются картины реального человеческого горя.

Но строка «Тонкая рука распластала тонкий крест» все же не дает покоя читателю. Мы задаемся вопросом: и все-таки эта падшая женщина была распята, проклята — или ударом церковного колокола душа ее была разбужена, спасена от грехопадения?! Но в том-то и дело, что ответа на этот вопрос ни у читателя, ни у поэта нет, да и быть, наверное, не может…

А. Блок продолжает тему города в стихотворении «Повесть». Это стихотворение-вариация на тему «Последнего дня». Тут же в унылую
обстановку обыденщины (робкие, покорные люди, «усталые, стертые лица», скучные сплетни, «серые виденья мокрой скуки») внезапно врывается нечто чудовищное, бесчеловечное, вызывающее ужас и проклятья. Простоволосая женщина в грязно-красном платье лежит на
окровавленной мостовой. Несчастная блудница в минуту отчаяния, уронив ребенка, выбросилась из окна. Но «упорно-дерзкий взор» уже
мертвых глаз все еще ищет в высоком окне другую женщину, «в узорных кружевах», нарядную и довольную (соперницу? разлучницу?).

Но вверху сомнительно молчали стекла окон.
Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя …

Поэт создает раздираемый противоречиями и ненавистью, злорадством и плачем облик города. Так грубая житейская проза и вторгающиеся в нее боль и страдание становятся главным предметом его стихов, которые он сам охарактеризовал как зарисовки, написанные «в формах крика, безумий и часто мучительных диссонансов».

«Как страшно! Как бездомно!» — таков лейтмотив городской поэзии Блока. .

Каким видится Блоку Петербург?

Вот пейзаж пустые улицы, глухие закоулки, одинокие подслеповатые фонари, едва различимые в «гробовой тени», фабричная гарь, гнилые канавы, «заборы — как гроба», пыль, слежавшаяся пластами или клубящаяся отравленным облаком, «зловонные дворы», грохочущие телеги, дым, застилающий свет зари … А рядом — «улицы, пьяные от криков», «электрический сон наяву», сверкающие витрины, дорогие кабаки и раззолоченные театральные залы …

Вот персонажи: жалкий бродяга «в измятом картузе над взором оловянным», нищий слепец, хмурый шарманщик, поминутно попадающиеся пьяные и проститутки (совсем как у Достоевского), марширующие солдаты, обездоленные женщины, склонившиеся над скудной работой,
дворники, пожарные, зеваки, дети, самоубийцы, рабочий люд, поднимающийся «из тьмы погребов» … А рядом — гордые, самодовольные господа, холеные красавицы в «жемчугах несметной цены», «вещая Сибилла» в «нескромном уборе» или «вольная дева в огненном плаще» …

Вся жизнь города состоит из подобных контрастов. «Гулкий город, полный дрожи» — вот образ, созданный Блоком. Город, овеянный атмосферой тревоги, беды и отчаяния. Город этот характеризуется устойчивыми эпитетами: «черный», «серый», «тусклый», «свинцовый», «оловянный». Но это лишь одно проявление чудовищного города. Серый цвет петербургского камня отражает кровавый закат, заливающий все окрест. Это цвет безумия и мятежа. В багровых отсветах вечерней зари возникают самые фантастические видения, вселяющие в жителей города непобедимый страх.

Символом страха у Блока становится то безобразный, пьяный красный карлик, преследующий согрешившую девушку, то однозвучно хохочущая и поднимающая тучу пыли Невидимка — непонятное, но отвратительное существо неизвестного пола:

Веселье в ночном кабаке.
Над городом синяя дымка.
Под красной зарей вдалеке
Гуляет в полях Невидимка.

В тени гробовой фонари,
Смолкает над городом грохот…
На красной полоске зари
Беззвучный качается хохот…

Не случайно Блок трижды спрашивает: «Вам сладко вздыхать о любви, / Слепые, продажные твари? / Кто небо запачкал в крови? / Кто вывесил красный фонарик?» Так поэт пытается найти определе- ние страха, укравшего счастливое время города. И находит: это Невидимка шатается по болотам, и, верно, это она «запачкала небо в крови» и вывесила красный фонарик над ночным притоном. Затем Блок делает вывод: страшно жить в городе, оглушенном «беззвучным хохотом».

Описание города у Блока часто напоминает немое кино начала века: мелькают кадры, сменяют друг друга персонажи — нет звука … И только
сопровождение невидимого злобного тапера — Невидимки — подсказывает, что перед нами реальные картинки безумной от безысходности жизни.

Интересно раскрыта тема города Блоком в стихотворении «Город в красные пределы». «Мы — в бунте, мы много пачкались в крови, — пишет он Е. Иванову 28 июня 1904 года. — Я испачкан кровью».

Город в красные пределы
Мертвый лик свой обратил,
Серо-каменное тело
Кровью солнца окатил.

И на башне колокольной
В гулкий пляс и медный зык
Кажет колокол раздольный
Окровавленный язык.

Почему Блок писал о городе так — «в формах крика, безумий и частоЕвгений Иванов, новый знакомый поэта, справедливо усматривал уже в красном карлике, в бегущих по городу красных струйках связь с кровью, проливавшейся на Дальнем Востоке. И колокол не только становится окровавленным, но и при обретает какие-то грубые ухватки, в нем проступает яростное выражение («кажет … окровавленный язык», он вот-вот разразится гневным набатным криком-звоном).

Тема города раскрывается Блоком в стихотворении «Фабрика» (1903, цикл «Распутья»). В. Брюсов помог Блоку сделать очень важный шаг навстречу изменившейся жизни. Характерно, что в дни упоенного чтения его книги Блок и написал это стихотворение:

В соседнем доме окна желты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене — а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.
Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в желтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.

Влияние Брюсова очевидно. Стоит напомнить строки из его стихотворения «Ночь»:

Глядят несытые ряды
Фабричных окон в темный холод,
Не тихнет резкий стон руды,
Ему в ответ хохочет молот.

И, спину яростно клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.

Фабричный район, где жил Блок, давал ему возможность задолго до событий революции 1905 года предвидеть ее приход. Поэт становился невольным свидетелем фабричной жизни и рабочих демонстраций. Он пришел в «возбужденное состояние и зорко присматривался к тому, что происходило вокруг. Когда начались забастовки заводов и фабрик, по улицам возле казарм стали ходить выборные от рабочих.

Из окон квартиры Блок мог наблюдать такую картину: один из группы таких выборных взмахивал рукой, проходя мимо светящихся окон фабрики, и по одному мановению этой руки все огни фабричного корпуса мгновенно гасли. Это зрелище производило на Александра Александровича сильное впечатление. Они с матерью волновались, ждали событий … » И тревожные ожидания не оказались напрасными!

Эти ожидания и тревоги Блока, замечавшего, что там, за фабричными воротами, происходит что-то знаменательное и необычайно важное, сказались в стихотворении «Фабрика», во многом отвечавшем реальным и повседневным наблюдениям поэта.

Поэт в эти дни был еще крайне далек от революционных чаяний и настроений, видел в лице рабочих всего только обманутых хозяевами и обездоленных людей, которым можно посочувствовать. Но царская цензура усмотрела в стихотворении «Фабрика» нечто предосудительное и даже опасное, а потому запретила в журнале «Новый путы) публикацию этого стихотворения.

Стихотворение «Фабрика» — поворот в развитии темы города в творчестве Блока. Впервые в его сюжете появились уже не просто люди, а те, кого жизнь разделила на богатых и нищих, сытых и униженных, самодовольных и обманутых. Именно такими увидел Блок рабочих —
угнетенными, страдающими, покорными. Поэт отмечает, что они молчаливо, покорно, безмолвно выносят свои страдания.

«Человеческих лиц, — писал К. Чуковский, — он еще не увидел, лица были еще в тумане, но он увидел главное: спины. Люди явились ему раньше всего как спины, отягощенные бременем … Согнутые спины — это было открытие Блока. Прежде, у себя на вершине, он не знал, что у нас согнутые спины … Это было первое, что узнал он о людях: им больно».

Отраженные в словах впечатления были непосредственными. Это не просто некая обобщенная фабрика, но совершенно конкретная старинная (основанная еще в год смерти Пушкина) тюлево-гардинная фабрика, расположенная на Петербургской набережной Большой Невки, бок о бок с офицерским корпусом Гренадерских казарм, где на третьем этаже в юности проживал Александр Блок.

Осенью 1 906 года Блок пишет Брюсову: «Вероятно, революция дохнул а в меня и что-то раздробила внутри души, так что разлетелись кругом неровные осколки, иногда, может быть, случайные … ». И не только сама революция, но и годы, непосредственно предшествовавшие ей и открывшие глаза поэту на неблагополучие и непрочность того мира, в котором он жил, многое «раздробили» в прежнем, идиллически безмятежном, пронизанном духом сонного покоя и смутных мечтаний мире. От прежней цельности и гармоничности лирического чувства Блока остались лишь «неровные осколки», и поэтому многие стихи второго тома лирики Блока сложены словно бы из подобных «осколков».

Часто по форме и содержанию стихотворения Блока напоминают яркие, эмоциональные отрывки, зарисовки одного большого полотна — изображение раздробленного новым временем города.

В дни революции 1905 года в лирике Блока по-новому звучит тема города. В стихотворении «Сытые» (1905, цикл «Город») впервые возникают гражданские мотивы: поэт говорит о «сытых» с ненавистью и отвращением, как о враждебных ему людях:

Они давно меня томили: Они скучали, и не жили,
В разгуле девственной мечты И мяли белые цветы.

«Сытые» внушают поэту омерзение именно тем, что в них не осталось ничего подлинно человеческого; все их внутренние силы посвящены отстаиванию и защите неправедно нажитого добра. Они негодуют на восставший народ, не желающий больше мириться с нищетой, бесправием, беспросветным горем. Поэту ясно, в чем источник их недобрых чувств, их яростного гнева:

Так — негодует все, что сыто,
Тоскует сытость важных чрев:

Им ничего и не нужно, кроме своего «прогнившего хлева», кроме своего благополучия; вот почему для них страшны
… мольбы о хлебе
И красный смех чужих знамен!

Здесь впечатление от октябрьской забастовки столичной злектростанции разрастается в емкий образ исторического затмения, заката
всего старого мира, которому дано беспощадное определение: «прогнивший хлев».

Но самым главным, что увидел Блок в этом городе, были люди — те, кого тиранили и обманывали «сытые», те, кто вынужден продавать свой
труд, свою честь, свое тело …

Пронзительно звучит тема города в стихотворении Блока «Под шум и звон однообразный … ». Любовь к жизни, к ее нищим радостям и пленительным мелочам, жалость к несчастным, обиженным судьбой людям, глухая ненависть к тому, что унижало людей и калечило жизнь, все сплелось воедино в этом стихотворении. Лирическое признание поэта читателю надрывает сердце. Героя стихотворения Блока охваты-
вает отчаяние, ему хочется хотя бы на час — на другой забыться, заглушить вином тоску и тревогу, и поэтому он уходит «в огни и мрак» города, разделившего с ним отчаяние.

Под шум и звон однообразный, Под городскую суету Я ухожу, душою праздный, В метель, во мрак и в пустоту.

Я обрываю нить сознанья И забываю, что и как… Кругом — снега, трамваи, зданья, А впереди — огни и мрак.

Здесь нет никаких топографических признаков Петербурга, ни одной вещественной детали петербургского пейзажа, но все овеяно петербургской атмосферой. Поистине, когда Блок хотел сказать о самомличном, самом заветном, ему привычным стало делать это, передавая свое ощущение души Города:

Что, если я, заворожённый, Сознанья оборвавший нить, Вернусь домой уничижённый, — Ты можешь ли меня простить?

Ты, знающая дальней цели Путеводительный маяк, Простишь ли мне мои метели, Мой бред, поэзию и мрак?

Шум и звон, огни и мрак, подсказанные ночным пейзажем Петербурга, присутствуют в стихотворении не в конкретном значении этих понятий, а как символы, знаменующие борение добра и зла, светлых и темных сил, которые поэт ощущает и в окружающей жизни, и в собственной душе.

За всеми раздумьями, тревогами, надеждами Блока всегда, неизменно стоит Петербург. Он был источником и катализатором всех важнейших лирических тем поэта. Чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать дневники Блока и записные книжки.

«Вечерние прогулки … по мрачным местам, где хулиганы бьют фонари, пристает щенок, тусклые окна с занавесочками. Девочка идет — издали слышно, точно лошадь тяжело дышит; очевидно, чахотка; она давится от глухого кашля, через несколько шагов наклоняется. Страшный мир». «Какая тоска — почти до слез. Ночь — на широкой набережной Невы, около университета, чуть видный среди камней ребенок, мальчик. Мать  взяла его на руки, он обхватил ручонками ее за шею — пугливо. Страшный, несчастный город, где ребенок теряется, сжимает горло слезами». «Ночь бледнеет … Вдруг вижу с балкона: оборванец идет, крадется, хочет явно, чтобы никто не увидел, и все наклоняется к земле. Вдруг припал к какой-то выбоине, кажется, поднял крышку от сточной ямы, выпил воды, утерся … и пошел осторожно дальше. Человек».

Но Петербург зрелого Блока — это город не только старого мира, но и город, в котором копился народный «правый гнев», назревал великий
мятеж, готовилось будущее. Блок пишет:

Наши страстные печали Что за пламенные дали
Над таинственной Невой, Открывала нам река!
Как мы черный день встречали Но не эти дни мы звали,
Белой ночью огневой. А грядущие века …